«Марк Евгеньевич был в моей жизни всегда»

Когда собралась писать воспоминания про Марка Евгеньевича, то первое, что пришло, — впечатление, что он в моей жизни был всегда, и с какого момента писать? Десятилетиями переплеталось личное, семейное, профессиональное, коллегиально-официальное и дружеское. Марк Евгеньевич с Аллой Алексеевной стали мне родными людьми бессрочно, в этом кругу — мои и их дети-внуки. Вот такое у меня ощущение. Впечатление, что его помню столько же, как сама себя помню, как мама и папа были (хотя их уже нет). А не только с тех пор, когда в 1993 году увидела его впервые в коридоре 2-го этажа НД №1 на Автозаводской, а Ольга Андреевна Островская, тогдашняя завотделением, сказала (за что ей низкий поклон), что если и учиться у кого психотерапии и клиницизму, то только у этого человека. Потому такое впечатление неспроста, что эта встреча с ним тогда, и до сегодня, — судьбоносна. Сверяю с ним, как сверяют часы, многое: поступки, мысли, планы, тексты, жизнь. Не дотягиваю, конечно, сильно, да и разве можно дотянуть. Не кривлю душой, когда говорю: Марк Евгеньевич Бурно — выдающийся психотерапевт нашего времени, учитель и человек с большой буквы. Для меня так было с самого начала и до сих пор.

А тогда прошел долгий год оформлений, разного рода утрясываний, когда наконец росчерком пера главврача НД №1 Анны Семеновны Овчинской я оказалась в штате и стала осваивать азы наркологии в «полевых условиях» —диспансер-то наркологический, что сильно пригодилось потом в применении «кодирования», «торпедирования» на коммерческом поприще. Вскоре я стала и ординатором кафедры психотерапии и наркологии ЦИУ, заведующем которой тогда был профессор Владимир Евгеньевич Рожнов.

К слову сказать, в то время все сотрудники кафедры были мужчины и, вроде, был такой негласный закон — женщин не брать. Но Марк Евгеньевич, представил меня пред очи заведующего, и тот одобрил меня на кафедральную вакансию старшего лаборанта кафедры и подписал заявление в клиническую ординатуру по психотерапии. Своего рода привилегию «первой женщины» получила, видимо, не видел во мне Владимир Евгеньевич ничего угрожающего, а рекомендация Марка Евгеньевича была определяющей ход дела. Не единожды задавала себе вопрос, что во мне тогда увидел Учитель, давая мне, по сути, путевку в жизнь в самом прямом смысле этого слова, в огромный безграничный мир психотерапии, ТТС и клинических знаний? Может, природное стремление помогать и что-то характерологически склонное, ведь бабушка-то моя была деревенской целительницей? Не задала я такого вопроса Марку Евгеньевичу, а с головой ушла в новый для меня мир. Работа клинического ординатора, а затем и аспиранта кафедры была по-настоящему погружающей в ежедневную многочасовую работу — лечение разнообразных больных, с профессорскими обходами, клиническими разборами, написанием и переписыванием историй болезни, дежурствами, конференциями, лекциями и присутствием-участием на групповой психотерапии («Гипноз-Отдых», классический гипноз, АТ, ТТС, музыкотерапия) с больными стационара и диспансера, и конечно же, зачитыванием до дыр книг Мастера. Не могу не сказать также, что в мое профессиональное становление внесли свой вклад и Игорь Степанович Павлов, и Юрий Львович Покровский, и Владимир Николаевич Колосов, Борис Ефимович Егоров, Александр Соломонович Слуцкий, Юрий Васильевич Мельников, Владимир Николаевич Панков — весь доблестный высокопрофессиональный состав кафедры.

Сейчас меня осенило, что это ощущение «он был всегда», видимо, связано с тем, что именно тогда 30-летняя я стала ощущать себя более сама собой, естественной, как заново рождающейся в атмосфере, которую создавал Марк Евгеньевич со своим окружением и проведением групп ТТС. Вспоминаю душевную медсестру Анну Яковлевну, коллег Любовь Александровну, Любовь Юлиановну, Ольгу Андреевну, Инну Долгушину, Светлану Владимировну, Людмилу Васильевну и еще многих. И конечно же, Елизавету Юльевну Будницкую, к сожалению, недавно ушедшую в мир иной. А тогда это была цветущая, жизнерадостная, сангвиническая женщина, специалист по учебно-методической работе и психотерапевтическая медсестра. Поддержала меня тогда Елизавета Юльевна своим теплом, заботой, пониманием — мой приход на кафедру сопровождался потерей мамы, разводом, лишениями перестройки. И я, можно сказать, обучалась не только новому делу, но и заново училась жить. И не только я, многие из нас, при этом Марк Евгеньевич вел себя так, как будто эти социальные передряги его не касались. Не помню, чтоб он когда жаловался на быт, безденежье, неурядицы — словно он был далек от всего житейского и всего себя посвящал делу и больным. Пропустить занятия, группу, отменить прием, лекцию, выступление на конференции — это было исключено. Оставлял свой «пост», если только не мог стоять на ногах (как в и случае ухудшения здоровья теперь уже почти 5-летней давности). А ведь ежедневная дорога его с Вишняков на кафедру почти три часа ежедневно тоже отнимала силы многие десятилетия, особенно в последнее время, и такого служения профессии, самоотдачи и самоотверженного труда мне не приходилось больше встречать. На кафедре двухтысячных у меня как будто распустились крылья, ведь, невзирая на происходящее вовне, здесь царила атмосфера профессионального вдохновения и человеческого взаимопонимания. Такой целебно-образовательный остров в океане хаоса перестройки и постперестройки, куда приходили многочисленные люди, от коллег и сотрудников, больных и здоровых, и их родственников и до случайных прохожих с разнообразными запросами. И этот остров жил-бурлил благодаря и прежде всего Марку Евгеньевичу. На его талант и доброжелательность люди, как птицы, слетались. На серьезное, уважительное отношение, в котором и критику можно было услышать, и его несогласие, споры и диспуты могли возникать, но творческий поиск истины он поощрял, хотя и с оговорками, особенно если попирались принципы клиницизма, по отношению к чему Марк Евгеньевич был непреклонен.

Необыкновенно ценным тогда для меня (и не только для меня, таких очередь выстраивалась) были моменты, когда Марк Евгеньевич назначал индивидуальные собеседования, на которых можно было поделиться любыми личными проблемами и профессиональные задачи обсудить. Его кабинет был как исповедальня, он давал читать книги со своих немного запыленных полок, и свои, и разные, и бутербродами, сделанными заботливыми руками Аллы Алексеевны, делился, и это было как особое доверие и щедрость Учителя, по мне сегодняшней — как священнодействие. И про дни рождения не забывал. Затем была аспирантура, и это продляло мое золотое время становления в профессии, и часы-обсуждения продолжились на тему уже исследовательской работы, написания текстов «диссера», которые Марк Евгеньевич тщательно проверял и правил, по-отечески мягко, но требовательно и конкретно, будучи уже моим научным руководителем. Я уже многое делала сама под супервизорством Марка Евгеньевича, при этом продолжая посещать группы ТТС как пациентка и как наблюдатель-подмастерье. А когда началась научно-исследовательская деятельность по теме «Краткосрочная терапия шизоидных личностей с семейными конфликтами», то для меня открывался во всей красе волшебный мир профессии и научно- исследовательской деятельности, когда самостоятельно вела и анализировала диссертационные группы ТТС и приемы больных, т.е. находилась в непосредственном проживании его. Ах, вернуть бы это золотое время хотя бы ненадолго! А еще лестно мне знать, что я была одной из первых аспиранток Марка Евгеньевича. Помню, как он стремился, чтобы моя научная работа соответствовала всем канонам и правилам, по праву требовал от меня статистической скрупулезности, ответственности, научного и литературного слога. Ночами напролет дома и выходными днями в научной библиотеке писала работу, и это были, как сейчас вспоминаю, одни из лучших моих лет. Воспоминаниями окунаюсь снова в ту неповторимо терапевтическую и одновременно обучающую атмосферу групп вместе с больными и другими коллегами, когда так хотелось снова и снова всматриваться в слайды через допотопный проектор и определять созвучные тебе картины, музыку, стихи и прозу, и осмыслять, осознавать, утончаться и углубляться в искусство, творчество великих и не очень. Познавать себя и других, рассуждать о силе слабости разнообразных характеров. А рассуждать об этом можно было часами, потому что Учитель на глазах творил и завораживал, открывал новое знание.

А как Марк Евгеньевич ставил диагнозы — это отдельный его талант. На вопросы больных о том, что с ними, его ответ «У Вас особенная, тонкая душа, тонкая психическая организация», в сочетании с вдумчивым выражением сочувствующих глаз и тихого неторопливого голоса, — звучал как комплимент. Мы учились этому неподдельному проявлению уважения к любому человеку, и даже к спивающемуся больному шизофренией требовалось проявление интеллигентности. Марк Евгеньевич про себя говорит, что он материалист и атеист, но годами наблюдая его милосердное и божеское отношение к больным, которое он называет «особый психотерапевтический эмоциональный контакт, особая психотерапевтическая любовь агапе» рискну сказать , что вижу в нем христианскую душу, а его рацио одухотворенное и боготворческое. Защитилась я благодаря этому, как говорят, без единого черного шара с дополнительным положительным мнением хорошо и наглядно оформленной защиты таблицами, графиками и рисунками (компьютеры и презентации еще не появились), и радовалась, что не подвела «научного».

Защита состоялась уже при новом заведующем кафедрой — Викторе Викторовиче Макарове, который, можно сказать, «прорубил окно» в мир мировой психотерапии и создал империю отечественной психотерапии — ППЛ, и равных ему в этом нет, конечно. А Марк Евгеньевич до последнего времени был и остается непревзойденным авторитетом и кафедры, и Лиги, и ценно, что профессор В.В. Макаров поддерживает статус живого классика.

Наполненная и воодушевленная ресурсами психотерапевтической «альма-матер», я делала свой прогресс уже за ее пределами и, став заведующей кафедрой психосоматической патологии РУДН им. Патриса Лумумбы, которой в 2023 год исполнилось 25 лет, многое создавала и развивала «по образу и подобию», и все это можно было делать благодаря ученикам Марка Евгеньевича, выросшим в компетентных специалистов из метода-школы «Терапия творческим самовыражением» и составляющим до сих пор основной ее костяк (А.М. Бурно, Т.А. Гоголева, Н.Л. Зуйкова, С.В. Некрасова, И.В. Салынцев). Именно потому с самого начала работы кафедры и по настоящее время (хотя теперь кафедру возглавляет мой преемник В.Э. Медведев) метод ТТС, клиническая характерология и клиническая психотерапия преподается психиатрам, психотерапевтам, наркологам в рамках программ ординатуры, переподготовки и сертификационных циклов ФНПО. Все наши клинические разборы неизменно сопровождаются цитированием клинико-психотерапевтических рекомендаций Марка Евгеньевича по отношению к эндогенным больным, и редко кому они не показаны.

Мой прогресс, много лет назад параллельно с административной карьерой, увел меня за рамки классической клинической психотерапии, когда я увлеклась трансактным анализом Э. Берна, и я остаюсь неизменно благодарной Марку Евгеньевичу за терапевтическое его понимание и своеобразное «благословение», когда отклонилась от изначального пути. Он, конечно, сетовал, что не написала книгу и докторскую по клинической семейной терапии, однако напутствовал, что если более созвучен этот метод — в добрый путь. И все мои достижения на поприще ТА — тоже благодаря Учителю, хотя он не очень с этим согласен.

В новое время мы встречались уже как коллеги на конгрессах, конференциях и клинико-психотерапевтических форумах. А чего только стоят «Консторумские чтения», с выступлениями «Психотерапевтического театра»!

Это было ценно по-другому, хотя по-прежнему он оставался моим наставником, я продолжала многому учиться у него. А случаи совместных дачных «посиделок» — особый дар судьбы.

Для меня (и не только для меня) Марк Евгеньевич — аватар и жизнесохраняющий интроект. Ощущаю трепетное вдохновение и даже благодать каждый раз, как приходится общаться, и жаль только, что это происходит все реже. Предполагаю, что Марк Евгеньевич не согласится и, может, даже посердится на столь высокопарный слог, но юбилей все же, потому — простительно и уместно. Тем паче, правду свою говорить мне легко и моя характерологическая дефензивность не мешает сегодня это делать.

Уважаемые коллеги, друзья и читатели этого текста, я думаю, вы согласитесь со мной, что вклад профессора Бурно в мировую и отечественную психотерапию вообще и клиническую отечественную, в частности, переоценить трудно, а его напутствие про «Дело Новой психотерапии — помочь людям, по возможности, одухотворённо, приспособиться к новому трудному миру» — наш ориентир сегодня, и именно этим мы сильны. Как и раньше, так и в новейшее время с трудными ковидными проблемами и при изменившейся социально-политической обстановке, Марк Евгеньевич помогает нам тоньше и профессионально-гуманистически осмыслять происходящее в своих заметках, статьях и коротких выступлениях, и это добавляет уверенности в сегодняшнем и завтрашнем дне, создает ощущение и поддерживает веру, что гуманизм и духовная сила нашей профессии не перестанет быть.

Благодарю за внимание!