16+
Выходит с 1995 года
28 марта 2024
(Не)взрослое поколение: модель исследования поколенческой относительности оценки взрослости

Введение

В 2019 г. Всемирная организация здравоохранения официально пересмотрела границы возрастов и «продлила» молодой возраст до 44 лет1. Государственная Дума ФС РФ в 2020 г. также повысила возраст молодежи, но менее радикально — до 35 лет2. Проблема изменения рамок взросления поднимается повсеместно: на страницах СМИ, в социальных сетях, в современных произведениях искусства (Сейбель, 2017). В 2014 г. фонд «Общественное мнение», опросив более 1500 респондентов3, выяснил: в российском обществе нет доминирующего мнения относительно сроков взросления молодого поколения: люди разного возраста, образования, социального статуса в целом делятся на две равные группы: тех, кто считает, что молодежь взрослеет раньше, чем это было ранее, и тех — кто позже. Единственное исключение — жители крупных городов и сельской местности: хотя и здесь первые чаще считают, что молодежь взрослеет позже (35%), чем вторые (19%). Любопытно, что в качестве факторов сдвигов взросления как сторонники мнения о более позднем, так и более раннем взрослении используют одни и те же аргументы: научно-технический прогресс, информационные потоки, изменения в моральных устоях общества и пр. Отсутствие превалирующего мнения по этому вопросу в обществе свидетельствует не столько об отсутствии консенсуса, сколько — о размытости категории взрослости.

Представления о взрослении стабильно остаются камнем преткновения в вопросе конфликта поколений в силу очевидной значимости этой темы в русле взаимодействия между «отцами» и «детьми». Здесь играет роль не только фактор психологической сложности перехода во взрослое состояние у подростка и отображение этой сложности в семейных отношениях: масло в огонь «подливает» социальный контекст, формирующий различное представление о взрослости у разных поколений (Рикель, 2019; Rikel, 2020).

Все это без преувеличения делает взрослость практически одной из центральных категорий для внутрипоколенческого и межпоколенческого анализа. Не менее любопытно взглянуть на взросление в русле социального конструкционизма (Raskin, 2006; Smith et al., 2017): по нашей мысли, современная психология может испытывать затруднения в формировании объективно заданных критериев взросления именно в силу конструкционистского характера самого феномена: ведь каждое поколение «конструирует» свою собственную взрослость. Такая оптика восприятия взрослости вписывается в классическое конструкционистское представление о перманентном динамическом процессе интерпретации социальной реальности в русле социальных интеракций и вне наличия сколько-нибудь объективного значения этой реальности.

Взрослость сквозь призму различных наук и контекстов

Саму взрослость можно определять, используя биологические, культур-антропологические, социологические, юридические, демографические и психологические критерии (Jarvis, 2004). Последние можно рассматривать как возрастно-психологические и социально-психологические.

В русле биологизаторских теорий обычно сравнивается длительность периода детства и взросления человека с другими млекопитающими и обсуждается факт, что животные зачастую лишены детства как длительного несамостоятельного периода развития (Жуков, 2014): в качестве базового критерия сравнения рассматривается самостоятельность функционирования взрослой особи. С более близких социальной психологии позиций культур-антропологии анализируются исторические и культурологические причины нормативности тех или иных событий, являющихся маркерами взрослости. Например, одна из гипотез, объясняющих ранние браки и рождение детей в 14–15-летнем возрасте в прошлом, опирается на высокую детскую смертность и одновременную необходимость рождения большого числа детей для сохранения заботы о предыдущих поколениях в старости (Вишневский, 2006; Zakharov, 2008). Продолжая эту логику, демографы, рассуждая об изменении критериев взросления, говорят о принципиальном разделении сексуального, репродуктивного и матримониального поведения у современного человека, что проявляется в снижении числа браков, роста числа детей в незарегистрированных браках и пр. (Артамонова, Митрофанова, 2018). Социологи определяют взрослость через поведенческие маркеры, с помощью которых общество определяет соответствие данному статусу (например, начало работы или конец получения образования). Юридическое «закрепление» границ взрослости, как правило, является следствием совокупности экономических, политических, культур-антропологических и демографических факторов и, скорее, призвано «зафиксировать» уже существующий социальный контекст, что может быть менее интересно в рамках данного исследования. Психологические же детерминанты взрослости связывают либо с вопросами самовосприятия и рефлексии, либо с проблематикой соответствия тем или иным возрастно-психологическим и социально-психологическим критериям (достижения определенного статуса в развитии тех или иных психологических черт и установок).

Представляется очевидным, что каждый из этих подходов сталкивается с определенными ограничениями: так, связывать биологическую зрелость с психологической самостоятельностью и социальными ролями в современном мире достаточно странно; законодательный статус взрослости по-разному оценивается в различных странах и обществах, самовосприятие представляет собой субъективный конструкт и может часто «подводить» тех же самых подростков с их чувством взрослости, а оценка социума, наоборот, не подразумевает саморефлексии и так же может опираться на контекстуальные критерии (Митина, 2010).

В то же время изменения критериев взросления вкупе с объективными трансформациями социального контекста порождают постоянно присутствующие в научном и обыденном дискурсе рассуждения об инфантилизации современного молодого поколения (Рикель, 2019; Rikel, 2020). Так может ли современное поколение считаться инфантильным? Если да, то что в целом можно называть незрелостью в современном обществе? Насколько понятия взрослости и инфантильности могут быть описаны как объективные константы или являться объектами социального конструкционизма (Raskin, 2006)?

С опорой на вышеизложенные вопросы в данной статье будут поэтапно представлены:

  1. описание существующих психологических и социально-психологических критериев взросления;
  2. социально-психологическая модель исследования поколенческой относительности оценки взросления;
  3. социально-психологический «портрет» взросления молодого поколения (так называемых «зумеров»).

Классические воззрения на взросление

Терминологически взрослость как конструкт часто соотносят со зрелостью, причем последнюю рассматривают как критерий первой (Ильин, 2012). Так, С.И. Ожегов определял взрослого как человека, достигшего зрелого возраста (Ожегов, 2009). При этом любопытно, что семантически противопоставление ребенка и взрослого не несет столь явного оценочного суждения как «зрелый — инфантильный». Действительно, на уровне значений языка «взрослость» больше относится к характеристикам возраста, в то время как «зрелость» — к уровню развития. Б.Г. Ананьев отмечает, что взрослость и зрелость — суть различные понятия. При этом многие исследователи, определяя взрослость, по сути, описывают близкий термин к понятию «зрелость» (Портнова, 2008; Гудзовская, 2014). Не менее интересно сосуществование в современной психологической науке, а также в обыденном дискурсе бинарности «зрелость — инфантильность». Последняя терминологически, бесспорно, оценочна, ибо исторически инфантилизм ассоциируется с психическими задержками в развитии, психофизическими проблемами. В норме он описывается как незрелость эмоционально-волевой сферы (несамостоятельность решений, сниженная критичность по отношению к своим поступкам, завышенная требовательность к другим по отношению опеки о себе и пр.) (Кондратьев, Ильин, 2007). Психоаналитики рассматривают инфантильность как регрессию к детским моделям поведения, то есть как защитную реакцию: Н. Мак-Вильямс говорит об инфантильности как о возможной копинг-стратегии (Мак-Вильямс, 2001). В данной статье будет показано, что дихотомия «зрелость — инфантильность» может считаться устаревшей в русле социально-психологического знания.

Присутствующие в классических концепциях психологические и социально-психологические критерии взросления можно условно разделить на: 1) достижение определенного набора личностных черт и характеристик; 2) приобретение определенных установок и, как следствие, 3) присутствие определенных поведенческих маркеров.

В качестве поведенческих маркеров обычно рассматривают критерии получения образования, первого опыта трудоустройства, независимого проживания и финансовой независимости от родителей, опыт партнерства с противоположным полом (незарегистрированные отношения с совместным проживанием), первый брак и рождение ребенка (Billari, Liefbroer, 2010; Fossas, 2019).

Под сформированными установками разные исследователи понимают наличие активной социальной и гражданской позиции, ориентацию на гуманистические ценности, повышающую социальную и личностную значимость взрослого (Вершловский, 2013). Обращают внимание на установку на созидательный труд и построение постоянных прочных супружеских отношений и воспитание детей (В. Квинн, Р. Хейвигхерст). Говоря о самовосприятии, выделяют установку на саморазвитие при сохранении целостной связи с окружающим миром (Дерманова, Манукян, 2010).

В части личностных черт взрослость принято операционализировать как психологическую зрелость (самостоятельность в прогнозировании своего поведения и оценке своих действий), социальную зрелость (способность самостоятельно принимать важные жизненные решения, принятие ответственности за социальное поведение). Признаками взрослости называют: ответственность, самостоятельность, самоконтроль (В. Квинн); становление профессионализма (Р. Хейвигхерст); наличие целей самореализации в трудовой, профессиональной и семейной сферах, нахождение призвания (Ш. Бюлер); физическую, психическую и эмоционально-волевую зрелость (А.А. Бодалев); профессиональное самоопределение, выбор пути развития (И.А. Кулагина); сформированность ценностных ориентаций (В.С. Мухина). С.К. Нартова-Бочавер называет достижение статуса взрослости обретением статуса суверенности — социально-адаптивного качества, появляющегося как результат обобщения повседневных ситуаций детства, происходивших в некотором социальном контексте (Нартова-Бочавер, Силина, 2018). В комплексном метаанализе критериев личностной зрелости, проведенном И.Б. Дермановой и В.Р. Манукян, перечисляются: ответственность, осознанность, автономия, жизнестойкость, самоуправление и организация своей жизни. В части социально-психологической зрелости добавляются толерантность, наличие позитивных межличностных отношений (Дерманова, Манукян, 2010). Е.Л. Доценко выделяет следующие критерии зрелости: 1) ответственность — активность; 2) готовность к принятию обстоятельств, способность реализовывать задуманное; 3) целостность — целеустремленность; 4) субъектность, инициативность, амбициозность, самодостаточность, способность «держать удар»; 5) готовность к риску; 6) наличие образа желаемого будущего в сознании; 7) рефлексивность, оптимальная самооценка; 8) гибкость, принятие других, толерантность (Доценко, 2009).

Н.И. Леонов и М.М. Главатских, опираясь на системный подход в отечественной психологии, предлагают объединить в структуру социально-психологической зрелости личности как индивидуально-ориентированные личностные черты, так и социальные установки: активность, самостоятельность, ответственность, уважение и оптимизм. Каждая из этих составляющих может существовать как на индивидуальном, так и на социальном уровне (например, активность на индивидуальном уровне — это воплощение целей, планов, организации собственной жизни; на социальном — активная позиция в коммуникации и активная гражданская позиция, на интегративном — активная жизненная позиция) (Леонов, Главатских, 2014).

Взгляд на критерии взросления в массовом сознании был проанализирован в упомянутом ранее опросе ФОМ, где на вопрос «Что, по вашему мнению, значит — быть взрослым?» 30% респондентов упомянули понятие «ответственность» (за себя, за близких), 23% — самостоятельность и независимость, 12% — разумность и рефлексивность. Наличие семьи и детей как маркеров взрослости упомянули всего 5%. Большинство отождествляют свое взросление с первыми заработками (25%), 12% — с женитьбой / замужеством, 12% — с образовательным статусом. Рождение ребенка (9%), самостоятельное проживание от родителей (9%), служба в армии (8%) — получили меньшую поддержку респондентов4. Как видно из опроса, названные критерии по сути тоже представляют собой своеобразный «коктейль» из личностных черт, установок и поведенческих маркеров.

Изменение критериев взросления

В то же время критерии взросления находятся в ситуации постоянного изменения, то есть являются примерами классических социальных конструктов (Марцинковская, Полева, 2017; Хриптович, 2015; Billari, Liefbroer, 2010; Calcutt, 2010; Omelchenko, 2012). Это нельзя назвать новым трендом, так как, например, еще Аристотель призывал зрелую личность в стремлении к саморазвитию не впадать в эгоцентризм. Любопытно, что в такой трактовке эпоха Средневековья, с позиции современного человека, поощряла инфантилизацию личности, так как пропагандировала пассивность и подчинение в противовес антропоцентризму. В следовавших далее эпохах Просвещения и Возрождения постулировалось возвращение к культу активности и саморазвития личности, что вновь возвращало «маятник истории» в сторону воспитания зрелости в античном понимании этого слова. Во времена революций зрелость вновь получала иное «прочтение»: развитый человек должен был, скорее, преследовать коллективные цели, нежели чем индивидуальные (Жесткова, 2013). Как справедливо замечает в связи с этим А.А. Реан, трактовка инфантилизма опирается не только на психический уровень развития личности, но и на культуральные особенности социума.

Изменение критериев взросления связано с социальным, экономическим и политическим контекстом. Изменения критериев у современной молодежи можно назвать настолько сильными, что вопросы взросления даже породили появление специфических неологизмов, обозначающих саму поколенческую группу.

Современные российские поколения принято делить согласно либо западным (N. Howe, W. Strauss), традиционным советским (Ю.А. Левада), недавним российским (М.И. Постникова) классификациям. В описываемой здесь статье используется одна из наиболее близких авторам классификация В.В. Радаева, находящаяся на своеобразном стыке между популярными западными и российскими типологиями. Согласно этой типологии, выделяют, в частности, реформенное поколение (1968–1981 годы рождения), поколение миллениалов (1982–2000), поколение Z (2001 и позднее) (Радаев, 2020).

Современная российская молодежь, представители поздних миллениалов, позже вступает в брачные отношения, позже рожает детей, позднее вступает в возраст финансовой самостоятельности (Рикель, 2019; Rikel, 2020). Этот тренд прослеживается не только на примере «игреков», но и при сравнительном анализе нескольких поколенческих когорт второй половины ХХ в.: в медианном возрасте в 23 года не образовывали семью 41% реформенного поколения (1998 г.), 50% старших миллениалов (2009 г.) и 65% младших миллениалов (2018 г.). Аналогично сдвигается срок рождения детей: в аналогичном возрасте не имели детей 31% представителей реформенного поколения, 67% — старших миллениалов, 81% — младших. Показатели выхода на рынок труда также изучались в медианном возрасте 23 лет. Резко снижается доля занятых при переходе от старших к младшим миллениалам: с 65 до 51% (Радаев, 2020).

Видоизменяющаяся модель взаимоотношения с родителями (от желания экономической независимости в сторону необходимости поддержки с их стороны) породило термин kidult (от англ. kid — ребенок и adult — взрослый) (Темнова, Тезина, 2018). Другое оригинальное название этого термина — boomerang-child («дети-бумеранги», то есть люди, возвращающиеся в родительский дом после неуспешных попыток самостоятельной жизни). Аналогичные названия для этого феномена есть и в других языках — bamboccioni (итал.) («большие мальчики-куклы»), nesthocker (нем.) («птенец, не вылетающий из гнезда») и пр. (Толстых, 2015). Первые упоминания этого феномена начались еще в 1990-е гг. (Постман, 2004), его интерпретация различна: от удлиняющегося моратория на самоопределение и экспериментирование, который могут себе «позволить» богатые страны, до ухода от реальности, связанного со страхом перед своим будущим. С другой стороны, можно предположить, что вторая половина ХХ и начало XXI в., не отягощенные жесткими военными, политическими и экономическими потрясениями, создали социальный контекст, в котором детство оказалось «не просто приятным, а фактически — в пределах видимости, досягаемости» (Горалик, 2008. С. 276). Метафорой такого взросления может стать фигура Маленького принца или Питера Пена — существ, сочетающих в себе взрослость и сознательно сохраняемые детские черты (Горалик, 2008).

В качестве других примеров актуальных трендов известная исследовательница молодого поколения Дж. Твенге приводит следующие поведенческие факты: американские тинейджеры ходят в кино с родителями, реже занимаются сексом и реже ходят на свидания, старшеклассники перестали хотеть получать водительские права в 16 лет (у поколения Z в 2015 г. только у 72% старшеклассников были права по сравнению с беби-бумерами в аналогичном возрасте). Представители поколения Х и беби-бумеров возвращались сами домой и были предоставлены сами себе, спокойно гуляли по улицам, а согласно опросу 2015 г., 71% родителей не отпустили бы ребенка-школьника из поколения Z гулять одного, при этом 59% из них сказали, что их родители их отпускали. В конце 1970-х гг. 22% старшеклассников никогда не работали, а в 2016 г. таких стало 44%. В 1980-х гг. 70% старшеклассников работали летом, а в 2016 г. — лишь 43%. Они также реже зарабатывают себе на карманные расходы. Примечательно, что автор интерпретирует это не как усиление контроля родителей над бунтующими подростками, а как добровольный отказ последних от притязания на свою свободу: несмотря на то, что родители знают, где находятся их дети, чаще контролируют и вмешиваются в их жизнь, количество серьезных конфликтов с родителями (по признаниям детей) упало с 66% в 1995 г. до 51% в 2015. Даже такой показатель, как количество детей, пытавшихся после конфликта с родителями уйти из дома, резко снизилился всего за последние пять лет (Твенге, 2019; Fry et al., 2018). В России даже при возможности приобрести отдельную квартиру жить с родителями все равно бы осталось 17% россиян (при этом в 2003 г., по данным Левады-центра* (* Решением Минюста РФ от 5 сентября 2016 года Левада-центр включён в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции «иностранного агента». — прим. ред.), таковых было 13%). При этом число тех, кто в этом случае однозначно съехал бы от родителей, в 2003–2016 гг., напротив, снизилось с 68 до 47%5.

За последние десятилетия меняется не только взрослость, но и само детство: взрослые уже не транслируют самые предпочтительные модели социального опыта, возрастает роль масс-медиа в культивировании образов «взрослого детства», рушится традиционная иерархизированная структура семьи, либерализуется сексуальная мораль и практики: все это позволяет ряду исследователей прибегать к броской метафоре исчезновения детства (Crawford, 2006). С другой стороны, само взрослое сообщество за последние десятилетия также инициировало изменения в традиционные отношения с детьми: 1) приоретизировало чувственную привязанность и психологичность по отношению к социальным формам подчинения и субординации; 2) разрушило традиционные авторитарные практики, провозгласив равноправие и уважение своей идеологией; 3) интенсифицировало роль материального и денежного фактора регулирования поведения детей; 4) подчинило воспитание детей тренду андрогинизации современного общества со свойственным ему отказом от жестких сценариев феминности и маскулинности (Мамычева, 2010). Очевидно, что эти изменения нельзя назвать повсеместными, но на уровне популярных транслируемых трендов их нельзя отрицать.

Дж. Твенге пишет, что подростки в рамках современной культуры выбрали так называемую «стратегию медленной жизни»: относительно небольшой размер семей и непрерывно растущие экономические потребности позволяют родителям дольше готовить своих детей к взрослой жизни, а подростковый период становится у поколения Z продолжением детства, а не стартом взрослой жизни (Твенге, 2019).

Конвергентность «западных» трендов взросления в России и в Европе подтверждается в межпоколенческом исследовании (2011 г., N = 5451 чел.), в котором были описаны три модели взросления. У постсоветского поколения: 1) изменяется роль «партнерства» как маркера взрослости: в советское время этого маркера не существовало, так как само партнерство не выступало критерием взросления; 2) усиливается роль профессионального образования как нормативного сценария взросления; 3) повсеместная доступность высшего образования позволяет включать его в жизненный сценарий молодого россиянина, тем самым еще удлиняя период детства; 4) брак случается позже и не всегда наступает раньше рождения ребенка (Артамонова, Митрофанова, 2018).

При этом изменение критериев взросления неизбежно влечет за собой усиление возможного межпоколенческого конфликта, так как, логичным образом, они по-разному воспринимаются представителями разных генераций (Марцинковская, Полева, 2017; Twenge et al., 2010; Hershatter, Epstein, 2010; Lyons, Kuron, 2014; Parry, Urwin, 2011). В частности, в недавнем исследовании был выявлен логичный результат: молодое поколение и более старшее (Y и X) признают наличие межпоколенческих различий, основное из которых заключается в восприятии критериев социальной зрелости. Несмотря на относительно толерантное отношение к изменению этих критериев у молодежи, «иксы» воспринимают брак, появление детей и финансовую самостоятельность атрибутами вступления во взрослую жизнь, в то время как «игреки» считают отсутствие ранних браков и более позднее рождение детей своим осознанным выбором, а причины такого поведения они находят в больших возможностях, которые им «дарит» общество (Рикель, 2019; Rikel, 2020). Таким образом, постоянное изменение критериев взросления «накладывается» на отсутствие явного консенсуса относительно этих критериев у разных поколений.

Усложнение взросления и размывание границ

Все вышеперечисленное позволило исследователям сделать вывод о вариативности путей и темпов взросления (emerging adulthood — нарождающаяся взрослость) (Arnett, 2000). Ряд философов называет такую индивидуализацию «настраиваемыми жизненными путями» (choice biography). Некоторые исследователи метафорично называют этот процесс «инфляцией возраста» (Shoven, Goda 2011), то есть сдвигом и видоизменением границ взросления. Эти идеи вписываются в философию постмодернизма, которая предполагает частичный отказ от классической идеи прогресса, когда каждая следующая ступень развития выше предыдущей, то есть на каждой следующей ступени происходит принятие всех положительных трендов предыдущих ступеней и отказ от атавистических конструктов. В русле постмодернизма соотношение «детства» и «взрослости» лишается классической метафоры лестницы. В русле идеологии «взрослоцентризма» детство — не более чем простое, переходное образование, ступень к следующему уровню развития. Постмодернистская трактовка подразумевает отсутствие необходимости отрицания культуры детства как «недокультуры» в силу легитимизации одновременного сосуществования разных культурных логик (Мамычева, 2010). Примером такой легитимизации может быть признание права взрослого на наличие «внутреннего ребенка», как это делается в трансактном анализе Э. Берна, или в повсеместном внедрении в профессиональной деятельности инструментов игрофикации. Общее «растягивание» критериев и стадий взрослости можно хорошо проиллюстрировать на примере образования, а именно укоренения в общественном сознании концепции lifelong learning (образования в течение всей жизни) (Шевкова и др., 2018).

Такая индивидуализация в целом характеризуется снижением роли нормативных компонентов (Костромина и др., 2018), которые обычно свидетельствуют о тяжелых жизненных условиях и даже об определенной необходимости выживания у представителей поколения (Гришина, 2011). Фактор объективного экономического и социального благополучия в целом оказывается очень значимым, что является вполне логичным. Так, в ситуации относительной гомогенности в части благополучия внутри одного поколения это не приводит к серьезным внутрипоколенческим различиям в жизненных сценариях (как это, например, было во время Великой Отечественной войны, когда, по меткому выражению, целому поколению молодых людей «пришлось» повзрослеть раньше и когда сценарий этого взросления внутри одного поколения был более-менее схожим). При этом современный этап развития, характеризующийся существенной гетерогенностью в экономическом и социальном благополучии в разных странах и внутри одной страны, показывает всю вариативность взросления. Так, например, подростки в США выстраивают паттерны своего будущего в зависимости от уровня благополучия: девушки из бедных семей ориентированы на семью, а из более статусных — на совмещение семьи и карьеры (Thompson, Holland, 2002). На российской выборке есть убедительные данные о возрасте инициации сексуальных контактов в среде тинейджеров: в более экономически благополучных школьных сообществах принято вступать в эти отношения позже, чем в менее благополучных6.

Таким образом, ключевым выводом, характеризующим взросление постсоветских поколений, можно назвать усложнение разнообразия наборов жизненных сценариев, что соответствует ведущим трендам в западноевропейских странах (Billari, Liefbroer 2010; Berrington et al., 2016; Puur et al., 2012): взросление перестает быть «ранним, ускоренным и простым» и становится «поздним, растянутым и сложным».

Такое усложнение и растянутость способствует увеличению разнообразия обыденных взглядов на взросление, усиливает конфликт поколений и, как следствие, вынуждает конструировать собственное понимание взрослости, причем включая не только конкретные ее проявления, но и стоящие за этим личностные черты и установки.

Модель исследования поколенческой относительности оценки взросления

Авторами данной статьи предлагается переосмыслить классическую критериальную модель обретения статуса взрослости, когда какой-то набор качеств, характеристик или достижений может означать переход на ту или иную стадию. При такой индивидуализации сам жизненный сценарий конкретного человека начинает становиться определенным мерилом взрослости: а) в представлениях самого человека; б) поколения, к которому этот человек принадлежит; в) старших и младших поколений. При такой относительности межпоколенческих оценок разговоры о быстрой динамике изменения критериев взросления справедливо сменяются разговорами об их вариативности, что как раз снижает ценность выделения конкретных критериев. Можно добавить, что размытость трактовки взрослости, в том числе, объясняется наличием ценностных установок у исследователя, особенно ярко проявляющихся здесь в силу социальной значимости проблематики. Так, ряд исследователей говорит об инфантилизации в категориях ярких красок нравственной деградации, а ряд исследователей — как пример успешной адаптации к новейшему культурному и социальному контексту (Микляева, 2019; Пахомова, 2021). В этом смысле несовременно выглядит и само по себе противопоставление взрослости и инфантильности, ибо, в силу упомянутых выше тезисов, в логике социального конструкционизма данная дихотомия давно потеряла свою актуальность.

При этом очевидно, что наличие конкретных критериев взросления, как это было представлено во всех описанных ранее концепциях, являлось удобным прикладным инструментарием для индивидуальной психологической диагностики, психотерапевтических практик, создания концепции государственной политики в работе с молодежью, однако, на данной стадии развития общества и в русле социально-психологической «оптики» представляется правильным признать невозможность создания такого универсального списка. Подытоживающей вышесказанное является предлагаемая здесь модель исследования поколенческой относительности оценки взрослости (ПООВ), которая может быть использована, в частности, для анализа межпоколенческих конфликтов применительно к проблемам взросления и которая содержит в себе несколько уровней.

1. Базовым уровнем в данной модели могут служить некоторые объективно фиксируемые поведенческие факты (уровень 1А): их наличие / отсутствие и время происхождения. В качестве таких событий могут выступать уже упомянутые выше события, которые исторически в рамках жизненного сценария часто интерпретировались как достижение статуса взрослости: 1) события, связанные с семейным поведением (вступление в брак, появление первого ребенка и пр.); 2) карьерные события (первые заработки, достижение финансовой независимости, выбор конкретной карьерной траектории и пр.); 3) образовательные события (сроки получения высшего / среднего специального / дополнительного образования и пр.); 4) события, характеризующие взаимоотношения с родителями (совместное проживание с родителями, финансовая помощь родителям или от них и пр.); 5) практики досуга и быта (развлечения, характеристики самостоятельно проведенного времени); 6) практики, характеризующие различные традиционные «инициации» (начало и характеристики сексуальной жизни, практики начала употребления алкоголя и (или) других психоактивных веществ и пр.).

Своеобразным «ответвлением» этого уровня (уровень 1Б) можно назвать события, которые нельзя зафиксировать объективно, но которые при этом характеризуют субъективно значимые события в рамках жизненного сценария (например, переживание первой влюбленности, горечи утраты и пр.).

2. Представленный выше перечень не является полным и не может таким являться по умолчанию в силу описанной выше динамичности представлений о событиях взросления в рамках жизненного сценария, которые и являются следующим уровнем в описываемой здесь модели. Эти два уровня взаимосвязаны реципрокно: представления могут менять как сам перечень событий, так и сроки прохождения той или иной стадии в этих событиях; аналогично, сами события также видоизменяют представления (например, исчезновение охоты как обязательной мужской профессиональной и досуговой практики привело к изменению представлений об освоении навыков охотника как обязательных для взрослого молодого человека).

У этих представлений может быть различный уровень глубины рефлексии, разная степень критичности отношения и, наконец, различная интенция с точки зрения воздействия на эти представления:

  • нормативные представления об этих событиях взросления (уровень 2А), которые декларируются их обладателями и не связываются с иными представлениями, установками и ценностями. Например, постепенно увеличивающийся возраст вступления в брак и отсроченный возраст рождения детей может вызывать у разных поколений диаметрально противоположные реакции. Эти представления могут быть «отрывочными» или плохо отрефлексированными, не связанными в единую структуру с другими представлениями, с минимальным уровнем интерпретации («жениться надо рано», «это раньше только школу окончил и уже бежишь жениться, а сейчас можно и позже», «всегда выходили замуж рано — и нормально было» и пр.);
  • интерпретация событий взросления с позиции изменения личностных черт (уровень 2Б) в «коллективном» психологическом портрете поколения. На этом уровне различия в том же матримониальном поведении уже начинают объясняться различным образом представителями разных поколений: от всеобщей инфантилизации и безответственности до, напротив, роста ответственности и осознанности; от несамостоятельности до, напротив, полной независимости («сейчас какие-то все несерьезные стали, играют в игры все время, а если не играют — то все в соцсетях. Куда тут жениться-то?», «это более ответственное поколение, они хотят жениться уже тогда, когда полностью созреют, и за это их можно уважать»). Эти изменения в портрете поколения могут увязываться с социальным и экономическим контекстом: они позволяют молодому поколению, в зависимости от точки зрения, либо оставаться дольше инфантильными, либо уделять больше времени карьере и саморазвитию («современная девушка может себе позволить выйти замуж и родить позже, потому что у медицины больше возможностей — вот и появилось время для строительства карьеры»; «нам в их годы жилось тяжело, мы не могли бесконечно думать о всяком личностном росте, а вот они могут подольше в «детство» поиграть»).

Наконец, в части отношения к более поздним бракам и рождению детей представители разных поколений могут как принимать данную тенденцию, так и демонстрировать отказ от признания данного тренда и рассуждать о необходимости активного «перевоспитания» молодежи, стимуляции их к возврату к более ранним критериям («у нас было по-другому, но это же прекрасно, что у них столько возможностей пожить для себя»; «иногда смотришь на подрастающее поколение — и начинает казаться, что им не хватает все-таки того, через что мы прошли»).

3. Вариативность представленных выше представлений опирается не просто на установки относительно событий описанного выше первого уровня (например, относительно той же женитьбы, а на систему социальных установок (следующий уровень представленной модели). Например, дискурс об установках относительно правильности тех же изменений сроков вступления в брак и рождения детей приводит разные поколения, например, к разговору о роли карьеры, финансовой самостоятельности, принятии осознанных решений (Емельянова, Шмидт, 2019; Рикель, 2019; Радаев, 2020; Rikel, 2020): «я хочу в целом в жизни руководствоваться принципом «делать что-то только тогда, когда я пойму, зачем мне это нужно»: так, в конце концов, буду счастлива и я, и, надеюсь, мой будущий ребенок»; «эти ребята пока в работу не наиграются, машины себе дорогие не напокупают… и не шевельнутся».

В частности, говоря об установках относительно осознанности, отметим, что именно развитию этой личностной черты уделяется особое внимание современной молодежи: этому посвящены тренинги и курсы, об этом пишут популярные блогеры, она становится предметом исследований (Белинская, Джураева, 2021). Столь популярный конструкт не просто выступает частью дискурса, но, что логично, становится регулярным интерпретативным механизмом тех или иных жизненных практик: решение отложить ключевые семейные события также часто объясняется желанием сформировать максимально осознанное отношение к семейной жизни. Такой дискурс зачастую противопоставляется более ранним бракам у старших поколений, которые «были вынуждены отказаться от осознанности в силу сложного периода, в который они жили, но теперь почему-то требуют от нас такого же». Многие представители старших поколений действительно зачастую с иронией и критикой относятся к дискурсу об осознанности в тех или иных поступках, рассуждая, что «в наше время нам было не до этого».

4. Как было сказано выше, эти установки могут осознаваться или не осознаваться, но при этом прямым или косвенным образом выражать отношение к лежащим в их основе ценностным ориентациям (наивысший уровень модели). Нетрудно заметить, что понимание той же осознанности именно в ключе приоретизации максимальной рефлексии собственных желаний соотносится с ценностями индивидуализма, а понимание осознанности как признания и принятия целей семьи или близкой контактной малой группы как приоритетных — с ценностями коллективизма.

В свою очередь, ценностные ориентации, преобладающие у того или иного поколения, логичным образом находятся в зависимости от социального контекста, который и обуславливает дальнейшее развитие поколенческой «оптики».

Возможная несогласованность бихевиоральной, когнитивной и аффективной структуры внутри социальных установок, а также неоднозначная связь поведения и ценностных ориентаций были неоднократно доказаны в социальной психологии, однако нам близка логика уровневой структуры диспозиций В.А. Ядова (Андреева, 2001), которая отчасти снимает это противоречие. Представленная нами модель (рисунок) существует в схожем логическом пространстве, предполагающем наличие связи между ценностным уровнем и уровнем конкретных поведенческих актов.

Уровневая логика модели исследования ПООВ (рисунок) объясняет всю бессмысленность поиска психологических коррелятов формирования взрослого статуса: ведь та же ценность индивидуализма-коллективизма (уровень IV), создающая систему установок и в карьере, и в отношениях с родителями, и в семейном поведении (уровень III), заставляет все поколения понимать осознанность (уровень II) как личностный критерий взросления по-разному: для одних она будет оправданием периода удлиненного детства, а для других — объяснительным инструментом принятия быстрых и иногда, напротив, слишком ранних решений на пути к ранней взрослости. В этом и проявляется пресловутая относительность, заложенная в название этой модели. Одни и те же поведенческие проявления, а также стоящие за этими проявлениями системы установок и ценности могут диаметрально противоположно интерпретироваться разными поколениями. С нашей точки зрения, базовым контекстуальным фактором, влияющим на восприятие конкретного поколения, можно назвать степень объективного экономического и политического благополучия, в котором оно созревает. Связанными социально-психологическими факторами, обуславливающими поколенческую оптику в вопросах взросления, можно назвать доминирование: 1) индивидуалистических или коллективистических; 2) либеральных или патерналистских; 3) рационально-прагматических или романтически-духовных ценностей.

Итак, как видно из модели, на уровне I (поведенческие акты) поколенческая «оптика», например, определяет, считается ли «взрослым» поведением удлинение периода получения образования. На уровне II (представления о личностных чертах, «отвечающих» за это поведение) она определяет, что можно назвать, например, осознанность критерием взрослости: удлинение образования с целью «осознанного» выбора дальнейшей карьеры или «осознанный» ранний старт работы с целью обеспечения материальных достижений. На уровне III в зависимости от взгляда того или иного поколения рассматривается в целом системная установка на осознанность в контексте жизненного сценария: является ли выраженность этой установки проявлением взрослости или нет? Наконец, IV уровень ценностных ориентаций, находящийся под влиянием социального контекста, по сути, детерминирует все восприятие: именно этот уровень определяет угол зрения на все предыдущие уровни.

Из всей этой модели в таблице на примере разных поколений детальнее рассмотрены уровни II (представления о личностных чертах) и III (система социальных установок), потому что именно личностные черты и установки чаще всего рассматривались в ранних концепциях и теориях как критерии и атрибуты взрослости.

Какие же черты и установки оказываются наиболее подверженными поколенческой «оптике»? Сопоставляя существующие ранее теоретические модели взросления с проводимыми современными исследованиями, можно выделить следующие черты, которые могут являться полноценными компонентами модели исследования ПООВ в части их вариативности, динамичности и относительности:

  1. личностные черты: а) осознанности, б) ответственности, в) самостоятельности, г) независимости;
  2. социальные установки, касающиеся: а) безопасности, б) лояльности и приверженности, в) целей и понимания путей развития, г) гражданской позиции; д) толерантности и терпимости.

В таблице на основании предыдущих исследований межпоколенческих различий представлено отношение к перечисленным здесь составляющим взросления. Для удобства и демонстрации значимых различий анализируются не граничащие друг с другом по классификации В.В. Радаева так называемые реформенное поколение (1968–1981 г.р.) и поколение Z (2001 г.р. и позднее).

Каждая из данных черт приводится здесь как иллюстрация ПООВ, но при этом заслуживает отдельного теоретического и эмпирического анализа в рамках отдельных же исследований.

Заключение

Итак, мы кратко описали представленные на данный момент в исторической ретроспективе и в актуальный момент психологические концепции взросления с акцентом на устаревание подхода выделения строгих поведенческих и психологических коррелятов взросления.

Современная концепция нарождающейся взрослости, подразумевающая вариативность моделей и сценариев взросления, представляется логичной, но нуждается в дополнении: индивидуализация путей взросления осложняется относительностью трактовок самого понятия взрослости, в том числе представителями разных поколений. Взрослость не только становится многогранной: как социально-психологический конструкт она перестает обладать объективными психологическими маркерами и критериями, ибо в глазах представителей разных поколений эти маркеры и критерии могут быть различны.

Мы предлагаем исследовательскую модель поколенческой относительности оценки взрослости, состоящую из четырех уровней и позволяющую исследователю в условиях доказанной неопределенности данного понятия проводить изучение восприятия взрослости разными поколениями, начиная от конкретных поведенческих проявлений и заканчивая ценностными ориентациями.

Предпринятая в этой статье попытка теоретической рефлексии процесса взросления — это не просто в очередной раз, что многократно делалось ранее, продемонстрировать изменчивость критериев этого процесса, а желание соединить эти критерии с тактом изменений поколенческих трендов. В свете этой оптики в постоянно ускоряющемся ценностном разрыве между поколениями рассмотрение отдельных критериев и параметров взросления представляется лишенным смысла. В рамках уровневой структуры ПООВ от конкретных событий взросления и представлений о них вплоть до атрибуций и ценностей, касающихся этих представлений, рассматриваются конкретные характеристики и установки в рамках этой поколенческой оптики. Данная модель может служить исследовательским инструментом в рамках анализа противоречий в установках относительно взросления у представителей разных поколений и тем самым вносить свой вклад в теоретическое осмысление вечного конфликта «отцов и детей».

Примечания

1 Сайт Всемирной Организации Здравоохранения (ВОЗ). URL: https://www.who.int/ru (дата обращения: 12.06.2021).

2 Замахина Т. Возраст молодежи повысили до 35 лет включительно // Российская газета. 2020, 23 декабря. №291 (8345). URL: https://rg.ru/2020/12/23/vozrast-molodezhi-povysilido-35-let-vkliuchitelno.html (дата обращения: 12.06.2021).

3 Когда человек становится взрослым // Фонд «Общественное мнение». 2014, 12 августа. URL: https://fom.ru/Obraz-zhizni/11661 (дата обращения: 12.06.2021).

4 Когда человек становится взрослым // Фонд «Общественное мнение». 2014, 12 августа. URL: https://fom.ru/Obraz-zhizni/11661 (дата обращения: 12.06.2021).

5 Рувинский В. Расцвет инфантов: как неготовность граждан взрослеть тормозит развитие экономики // Коммерсантъ Деньги. 2016. № 34. С. 18. URL: http://www.kommersant.ru/doc/3070259 (дата обращения: 12.06.2021).

6 Интим не предлагать. Почему поколение Z не интересует секс? // РБК Тренды. 2021, 20 июля. URL: https://www.youtube.com/watch?v=bQujq5IQT5s (дата обращения: 12.06.2021).

Список литературы

  1. Андреева Г.М. Социальная психология. М.: Аспект Пресс, 2001.
  2. Артамонова А.В., Митрофанова Е.С. Матримониальное поведение россиян на фоне других европейцев // Демографическое обозрение. 2018. Т. 5. № 1. С. 106–137. https://doi.org/10.17323/demreview.v5i1.7711
  3. Белинская Е.П., Джураева М.Р. Взаимосвязь проактивного совладания с трудными жизненными ситуациями и уровня осознанности: кросс-культурный анализ // Вестник Санкт-Петербургского университета. Психология. 2021. Т. 11. № 1. С. 48–62. https://doi.org/10.21638/spbu16.2021.103
  4. Вершловский С.Г. Взрослость как категория андрагогики // Вопросы образования. 2013. № 2. С. 285–297. https://doi.org/10.17323/1814-9545-2013-2-285-298
  5. Вишневский А.Г. Демографическая модернизация России, 1900–2000. М.: Новое издательство, 2006. 601 c.
  6. Горалик Л. Маленький Принц и большие ожидания. Новая зрелость в современном западном обществе // Теория моды. 2008. № 8. С. 259–299.
  7. Гришина Н.В. Жизненные сценарии: нормативность и индивидуализация // Психологические исследования. 2011. № 3 (17). С. 6. https://doi.org/10.54359/ps.v4i17.846
  8. Гудзовская А.А. Психология социальной зрелости. Самара: СИПКРО, 2014. 256 с.
  9. Дерманова И.Б., Манукян В.Р. Личностная зрелость: к определению психологического содержания // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 12. Психология. Социология. Педагогика. 2010. № 4. С. 68–73.
  10. Доценко Е. Л. Психология личности. Тюмень: ТюмГУ, 2009. 512 с.
  11. Емельянова Т.П., Шмидт Д.А. Партнерские отношения в браке: репрезентации двух поколений // Вестник РГГУ. Серия: Психология. Педагогика. Образование. 2019. №.4. С.63–79. https://doi.org/10.28995/2073-6398-2019-4-63-79
  12. Жесткова Н.А. Методологические подходы к исследованию социальной зрелости и социального инфантилизма личности // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2013. № 2 (14). С. 128–136.
  13. Жуков Б. Индустрия недорослей // Отечественные записки. 2014. № 5 (62). С. 24–36. Ильин Е.П. Психология взрослости. СПб.: Питер, 2012. 544 с.
  14. Кондратьев М.Ю., Ильин В.А. Азбука социального психолога-практика. М.: ПЕР СЭ, 2007. 464 с.
  15. Костромина С.Н., Гришина Н.В., Зиновьева Е.В., Москвичева Н.Л. Жизненная модель как конструкт изучения жизненного сценария личности // Вестник Санкт-Петербургского университета. Психология. 2018. Т. 8. № 4. С. 341–357. https://doi.org/10.21638/11701/spbu16.2018.403
  16. Леонов Н.И., Главатских М.М. Социально-психологическая зрелость личности: интегративный подход // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Философия. Психология. Педагогика. 2014. Т. 14. № 1. С. 55–60. https://doi.org/10.18500/1819-7671- 2014-14-1-55-60
  17. Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика: понимание структуры личности в клиническом процессе. М.: Класс, 2001.
  18. Мамычева Д.И. Трансформации категорий «Детство» и «Взрослость» в современной культуре // Общество. Среда. Развитие (Terra Humana). 2010. № 3 (16). С. 75–80.
  19. Марцинковская Т.Д., Полева Н.С. Поколения эпохи транзитивности: ценности, идентичность, общение // Мир Психологии. 2017. № 1 (89). С. 24–37.
  20. Мид М. Культура и мир детства. Избранные произведения. М.: Наука, 1988. 429 с.
  21. Микляева А.В. Социально-психологический подход к исследованию личностного инфантилизма // Вестник Российского фонда фундаментальных исследований. Гуманитарные и общественные науки. 2019. № 2 (95). С. 147–157. https://doi.org/10.22204/2587-8956-2019-095-02-147-157
  22. Митина А.М. Критериальные основания определения взрослости в зарубежной андрагогике // Человек и образование. 2010. № 1 (22). С. 62–65.
  23. Нартова-Бочавер С.К., Силина О.В. Психологические границы личности: взросление и культура. М.: Памятники исторической мысли, 2018. 120 c.
  24. Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка: около 100 000 слов, терминов и фразеологических выражений / под ред. Л.И. Скворцова. 26-е изд., испр. и доп. М.: Оникс, 2009.
  25. Пахомова Е.А. Инфантилизм в студенческой молодежной среде как психолого-педагогическая проблема // Человеческий капитал. 2021. № 2 (146). С. 234–242. https://doi.org/10.25629/HC.2021.02.23
  26. Портнова А.Г. Личностная зрелость: подходы к определению // Сибирский психологический журнал. 2008. № 27. С. 37–41.
  27. Постман Н. Исчезновение детства // Отечественные записки. 2004. № 3. URL: https://magazines.gorky.media/oz/2004/3/ischeznovenie-detstva.html (дата обращения: 12.06.2021).
  28. Радаев В.В. Раскол поколения миллениалов: историческое и эмпирическое обоснование (первая часть) // Социологический журнал. 2020. Т. 26. № 3. С. 30–63. https://doi.org/10.19181/socjour.2020.26.3.7395
  29. Рикель А.М. Поколение как объект изучения социальной психологии: исследование на «своем поле» или на «ничьей земле»? // Социальная психология и общество. 2019. Т. 10. № 2. С. 9–18. https://doi.org/10.17759/sps.2019100202
  30. Сейбель Н.Э. «Страх взросления» в немецкой драматургии начала XXI века // Филологический класс. 2017. № 1 (47). С. 84–87. https://doi.org/10.26710/fk17-01-14
  31. Твенге Дж.М. Поколение I: почему поколение интернета утратило бунтарский дух, стало более толерантным, менее счастливым и абсолютно не готовым ко взрослой жизни. М.: Рипол-Классик, 2019. 406 c.
  32. Темнова Л.В., Тезина Е.И. Кидалтинг как социальный феномен // Теория и практика общественнного развития. 2018. № 12 (130). С. 30–34. https://doi.org/10.24158/tipor.2018.12.4
  33. Толстых Н.Н. Современное взросление. Консультативная психология и психотерапия. 2015. Т. 23. № 4. C. 7–24. https://doi.org/10.17759/cpp.2015230402
  34. Хриптович В.А. Поколение инфантильных: обзор проблемы // Научные труды Республиканского института высшей школы. Исторические и психолого-педагогические науки: сб. науч. статей. 2015. № 15–2. C. 206–213.
  35. Шевкова Е.В., Березина Е.М., Полянина О.И. Современные практики развития взрослости: философские и психологические аспекты // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2018. № 2. С. 221–228. https://doi.org/10.17072/2078- 7898/2018-2-221-228
  36. Arnett J.J. Emerging adulthood: a theory of development from the late teens through thetwenties // American Psychologist. 2000. Vol. 55. No 5. Pp. 469–480. https://doi.org/10.1037/0003- 066x.55.5.469
  37. Berrington A., Roberts S., Tammes P. Educational aspirations among UK young teenagers: exploring the role of gender, class and ethnicity // British Educational Research Journal. 2016. Vol. 42. No 5. Pp. 729–755. https://doi.org/10.1002/berj.3235
  38. Billari F.C., Liefbroer A.C. Towards a new pattern of transition to adulthood? // Advances in Life Course Research. 2010. Vol. 15. No 2–3. Pp. 59–75. https://doi.org/10.1016/j.alcr.2010.10.003
  39. Calcutt A. Arrested development: pop culture and the erosion of adulthood. London: Bloomsbury Academic, 2010. 262 p. https://doi.org/10.5040/9781474287029
  40. Crawford R. Health as a meaningful social practice // Health. 2006. Vol. 10. No 4. Pp. 401–420. https://doi.org/10.1177/1363459306067310
  41. Fossas A. Psychological maturity predicts different forms of happiness // Journal of Happiness Studies. 2019. Vol. 20. No 6. Pp. 1933–1952. https://doi.org/10.1007/s10902-018-0033-9
  42. Fry R., Igielnik R., Patten E. How Millennials today compare with their grandparents 50 years ago. Washington, DC: Pew Research Center, 2018. URL: http://pewrsr.ch/2Dys8lr (accessed: 03.06.2022).
  43. Hershatter A., Epstein M. Millennials and the world of work: an organization and management perspective // Journal of Business and Psychology. 2010. Vol. 25. No 2. Pp. 211–223. http://doi.org/10.1007/s10869-010-9160-y
  44. Jarvis P. Adult education and lifelong learning: theory and practice. London – New York: RoutledgeFalmer, 2004. 392 p. https://doi.org/10.4324/9780203561560
  45. Lyons S.T., Kuron L. Generational differences in the workplace: a review of evidence and directions for future research // Journal of Organizational Behavior. 2014. Vol. 35. No S1. Pp. 139–157. https://doi.org/10.1002/job.1913
  46. Omelchenko E.L. Russian youth from the 1990s until 2010: generational changes // Generation X Goes Global: Mapping a Youth Culture in Motion / ed. by C. Henseler. New York: Routledge, 2012. Pp. 248–268. https://doi.org/10.4324/9780203100219-21
  47. Parry E., Urwin P. Generational differences in work values: a review of theory and evidence // International Journal of Management Reviews. 2011. Vol. 13. No 1. Pp. 79–96. https://doi.org/10.1111/j.1468-2370.2010.00285.x
  48. Puur A., Rahnu L., Maslauskaite A., Stankuniene V. Past and present patterns of family formation in Eastern Europe: does Hajnal’s delineation still matter? // Filosofija Sociologija. 2012. Vol. 23. No 4. Pp. 256–265.
  49. Raskin J.D. Constructivist theories // Comprehensive handbook of personality and psychopathology. Vol. 1. Personality and everyday functioning / ed. by J.C. Thomas, D.L. Segal, M. Hersen. Hoboken: John Wiley & Sons Inc., 2006. Pp. 212–229.
  50. Rikel A.M. Perception of social maturity criteria, self-perception and value orientations among Russian millennials // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Психология и педагогика. 2020. Т. 17. № 3. С. 491–503. https://doi.org/10.22363/2313- 1683-2020-17-3-491-503
  51. Shoven J.B., Goda G.S. Adjusting government policies for age inflation // Demography and the Economy / ed. by J. Shoven. Chicago: University of Chicago Press, 2011. Pp. 143–168. https://doi.org/10.7208/chicago/9780226754758.003.0005
  52. Smith A., Bodell L.P., Holm-Denoma J., Joiner T., Gordon K., Perez M., Keel P. “I don’t want to grow up, I’m a [Gen X, Y, Me] kid”: increasing maturity fears across the decades // International Journal of Behavioral Development. 2017. Vol. 41. No 6. Pp. 655–662. https://doi.org/10.1177/0165025416654302
  53. Thompson R., Holland J. Imagined adulthood: resources, plans and contradictions // Gender and Education. 2002. Vol. 14. No 4. Pp. 337–350. https://doi.org/10.1080/0954025022000020072
  54. Twenge J.M., Campbell S.M., Hoffman B.J., Lance C.E. Generational differences in work values: leisure and extrinsic values increasing, social and intrinsic values decreasing // Journal of Management. 2010. Vol. 36. No 5. Pp. 1117–1142. https://doi.org/10.1177/0149206309352246
  55. Zakharov S. Russian Federation: from the first to second demographic transition // Demographic Research. 2008. Vol. 19. Pp. 907–972. https://doi.org/10.4054/DemRes.2008.19.24

Благодарности и финансирование. Работа выполнена при поддержке гранта РНФ №22-18-00230 «Предикторы психологической адаптации личности в ситуации глобальных рисков цифрового мира: межпоколенный и гендерный анализ».

Источник: Тихомандрицкая О.А., Рикель А.М. (Не)взрослое поколение: модель исследования поколенческой относительности оценки взрослости // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Психология и педагогика. 2022. Том 19. №2. С. 209–232. DOI: 10.22363/2313-1683-2022-19-2-209-232

* Решением Минюста РФ от 5 сентября 2016 года Левада-центр включён в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции «иностранного агента» — прим. ред.

В статье упомянуты
Комментарии
  • Мария Сергеевна Бережная
    01.06.2023 в 22:37:40

    Действительно, современная цивилизация максимально упростила жизнь человека, опека со стороны родителей и государства до глубоких седин стала само собой разумеющимся явлением нашей жизни. Я соглашусь с авторами, по поводу того, что есть субъективные и объективные факторы взросления. Но мне думается, семейные факторы и установки все таки первичны, остальные являются результатом этих установок, будь то семейный сценарий или антисценарий (образование, вредные привычки, ценности, сексуальный опыт, карьера, построение семьи, рождение детей, стратегии взаимодействия с окружающим миром, представления об ответственности и самостоятельности, особенности сепарации и т.д.). Учитывая тот факт, что установки передаются из поколения в поколение, их искаженное влияние, в том числе на особенности взросления личности, с каждым новым поколением, только усугубляется.

    Бережная М.С., профессор Департамента психологии и развития человеческого капитала Финансового университета при Правительстве РФ

      , чтобы комментировать

    , чтобы комментировать

    Публикации

    Все публикации

    Хотите получать подборку новых материалов каждую неделю?

    Оформите бесплатную подписку на «Психологическую газету»