Родительская экзистенция в смысловой системе взрослого человека: проекции и трансформации

Несмотря на то, что влиянию моделей поведения и эмоционального реагирования родителей на взрослеющую личность посвящено большое количество работ [6, 8, 10–15], при попытках рассмотреть итоги родительских влияний на взрослую личность в этом исследовательском поле остаются вопросы, один из которых касается механизмов удержания экзистенциальных установок родителей в смысловой системе взрослых.

Мы предположили, что с возрастом усвоенные в первичной родительской социализации экзистенциальные установки не исчезают, целиком заменяясь собственными, а, подвергаясь трансформации, сохраняются в форме «ядра» экзистенциальности у взрослого человека. Целью исследования стал поиск психологических механизмов, удерживающих экзистенциальные установки родителей в смысловой системе взрослой личности.

Эмпирическим материалом исследования послужил анализ выполнения клиентами консультативной практики автора и слушателями авторского курса «Экзистенциальная психология взрослости» заданий полупроективного типа («“Унаследованные” экзистенциальные установки», «Родительский экзистенциальный опыт в паремиях», «Родительская ритуализация», «Экзистенциальный семейный нарратив», «Экзистенциальные семейные паттерны», «Я и родители: базовые паттерны»), ориентированных на рефлексию родительского влияния на их текущие экзистенциальные установки. Использованный для анализа материал (2012–2021 гг.) трехсот взрослых респондентов позволил описать механизмы семантизации, амплификации вторичной (подтвержденной) психосемантической проекции и прецедентной нарративности.

Универсальным механизмом трансляции родительского опыта является психосемантическая проекция. «Пока ценности не образуют связную действующую систему, поведение кем-то или чем-то диктуется — изнутри или извне: текущими потребностями, страданиями от расстройств, родителями или другими людьми» [6, с. 79], и, находясь в не всегда эксплицированном ценностно-смысловом поле родительских экзистенций, взрослеющий субъект осуществляет «престижное подражание» [7, с. 243] и выстраивает «систему порождающих схем» [2, с. 17–18], до конца их не осознавая. Таким образом, «поведение может быть ориентировано на цель, не будучи сознательно направлено к этой цели, но в то же время будучи движимо этой целью» [5, с. 38].

Развиваясь в семейной микрокультуре, ребенок обнаруживает высокую чувствительность не только в отношении прямых воспитательных воздействий, но и в отношении латентной семантики родителей. Это происходит за счет постоянного присутствия всех членов семьи в общем смысловом поле, где возникают специфические смысловые переживания [3]. В большинстве случаев они объективируются родителями словесно и становятся средствами воздействия человека на себя, самоопределения теми смыслами, которые ребенок получил от родителей. Этот общий механизм прямой семантизации функционирует в самых широких социализирующих контекстах.

В то же время экзистенциальные установки нередко проявляются для ребенка не на уровне слова, а на уровне спонтанной перцепции родительского поведения в ситуации множественности вариантов реагирования. В определенном смысле экзистенциальность родителей обнаруживает себя для ребенка на уровне их сверхнормативной активности, предполагающей выход личности за пределы должного и необходимого, презентацию их самости. Не умея ответить на вопрос «зачем надо поступать именно так», ребенок просто принимает наблюдаемые образцы без критики — на уровне переживания (квалиа) и перенимает их в качестве рабочей модели будущего поступания.

Каждая семейная микрокультура имеет свой приоритет, «знак», предпочитаемую стратегему, на которую она сознательно и бессознательно ориентирует ребенка: это могут быть как утилитарные социальные ориентиры, так и экзистенциальные ценности (милосердие, ответственность, служение, вера и пр.). Взрослеющий человек перенимает их в качестве «ядра» своих порождающих схем, фиксируя в форме субъективно связанных комплексов представлений и убеждений, обеспечивающих в дальнейшем внутренне согласованный принцип адаптации к реальности и функционирования в ней, задающих порядок множеству его действий и помогающих формулировать и реализовывать смысложизненные цели (в предельном выражении в форме ответа на вопрос «зачем я делаю то, что делаю?»). Таким образом, родительская экзистенциальная установка используется как прецедентный механизм.

Поначалу единственно доступная ребенку субъектность отца и матери вполне замещает ему собственную субъектность, но по мере взросления человек все больше взаимодействует с субъектностями других людей, прямо или опосредованно идентифицируется с их «значащими переживаниями». За счет этого постепенно формируется механизм смысловой амплификации, исходящий из интериоризированного родительского экзистенциального материала, но, в свою очередь, открывающий возможность интерпретации собственной субъектности.

Интериоризированное «ядро» родительской субъектности долго сохраняет значимость, поскольку родитель, являясь сверхзначимым Другим для сознания ребенка, продолжает выступать как интерпретатор нащупываемой им индивидуальной семантики. Тем самым он постоянно укрепляет как «ядро» его будущей субъектности, так и сам механизм смысловой амплификации, усиливая семантическую чувствительность к определенным, акцентируемым теперь уже самим субъектом аспектам реальности. В своем пределе амплификация восходит к принятой родителями субъективной онтологии.

Определяющую роль здесь играет то, что родитель подключается со своими смысловыми системами там и тогда, где у ребенка возникает «объяснительный разрыв» (explanatory gap) ценностно-смыслового плана — в ситуациях, когда собственного опыта и знаний ему оказывается недостаточно, чтобы разобраться в происходящем, сделать выводы, объединить наблюдаемые события причинно-следственной связью, принять их и пр. Исходя из своего опыта, родитель амплифицирует эпизоды опыта ребенка, создает им конкретно ориентированные насыщенные описания (thick descriptions), строит более или менее устойчивые контексты интерпретации для полисемантических ситуаций.

Снижая их семантическую неопределенность (доопределяя, переопределяя их), он делает их более однозначными и легко усваиваемыми в качестве порождающей модели для целых классов ситуаций. Далее, став взрослым, многократно сталкиваясь с индивидуальной неопределенностью, человек для совладания с ней в первую очередь (прецедентно) привлекает интериоризированный в родительской социализации опыт как максимально подтвержденный. Позже модель совладания переносится на другие виды неопределенности как модель существования. Повторяемость актуализации и быстрое нахождение решений делает обращение к родительскому опыту более частым, поскольку укрепляет уверенность в действенности и универсальности родительских установок. Так, за счет семантической удовлетворенности субъекта формируется механизм вторичной (подтверждающейся) проекции.

По сути, помогая взрослеющему субъекту преодолевать «объяснительный разрыв», родитель выполняет для него герменевтическую функцию, расшифровывая и интерпретируя смыслы ситуаций жизненной неопределенности и помогая строить фрейм субъективной действительности. Вероятно, поэтому родитель на протяжении всей жизни человека остается для него сверхзначимым Другим, наделенным особым — экзистенциальным — статусом в его картине мира. Одна из особенностей этого статуса состоит в невозможности полностью изъять родительские смысловые паттерны из сознания по мере взросления и обретения самостоятельности в мышлении, выборах и поведении.

В диалогическом режиме работы сознания «Я» субъекта противопоставлен этот «встроенный» сверхзначимый родитель-Другой — как воплощение надежно «работающих» смыслов, заключенных в его семантические фреймы. Внутренний диалог ведется с двух ментальных позиций, одна из которых (родитель-Другой) отсылает к постфигуративной модели идентификации, а другая («Я») воплощает текущую кофигуративную модель индивидуации [4], обеспечивая актуальное развитие.

Но родительская микро- и субкультура не просто семантизирует и интерпретирует реальность детей, она ее также нарратизирует, помещая в определенные повествовательные рамки и тем самым задавая структуру и интертекстуальность будущей самоинтерпретации, самопонимания и самодетерминации. «До-опытная» для ребенка первичная родительская нарратизация касается выбора слов и жанра рассказа об индивидуальности и биографических событиях ребенка, определения центральных Я-метафор, конструирования мифологем и символов в образе «Я» и т.д. Выстроенные таким образом личные нарративы удерживают уже в сознании взрослого родительские смыслы, онтологемы и ценности. В функции нарратора родитель выстраивает в сознании взрослеющей личности своеобразное «ты»-повествование (в форме [квази]биографических эпизодов, рассказывающих ребенку в призме родительской оптики о нем и как бы подтверждающих наличие у него соответствующих качеств, способностей, поведенческих паттернов, совершенных «прецедентных» действий и пр.), которому во взрослом возрасте предстоит стать матрицей «я»-повествований (в том числе и за счет ложных воспоминаний).

Становясь постоянным семантическим посылом, заданные родителем экзистенциалы могут частично замещать собственную рефлексию и самопознание. Работающий при этом механизм можно назвать прецедентной нарратизацией, способствующей тому, что, даже повзрослев, человек организует собственный опыт согласно заданному родителями шаблону, «объективирует собственную субъективность» заданным ими образом [9, с. 7]. Родительская нарративность порождает «естественный способ рассуждений о себе» [1, с. 11] и реальности, посредством которого человек выделяет в жизненном потоке именно эти, а не другие события и наделяет их смыслом. На основе заложенных родителями экзистенциально-смысловых матриц он выстраивает собственное семантическое пространство («Человек творческий», «Человек страдающий», «Человек виноватый», «Человек незаметный» и т.д.), порождающее разные жизненные стратегии. Позже «текучая современность» и новые социокультурные хронотопы человека внесут свои коррективы в его ценностно-смысловую сферу, но они будут так или иначе преломляться через призму родительской экзистенции, определяющей его базовое «чувство жизни».

Литература

1. Брунер Дж. Жизнь как нарратив // Постнеклассическая психология. 2005. Том 1. №2. С. 9–29.
2. Бурдье П. Практический смысл. СПб: Алетейя, 2017. 560 с.
3. Выготский Л.С. Кризис семи лет // Собр. соч.: в 6 т. Т. 4. М.: Педагогика, 1984. С. 376–385.
4. Емелин В.А., Тхостов А.Ш. Соблазны и ловушки темпоральной идентичности // Вопросы философии. 2016. №8. С. 115–125.
5. Козлова Н.Н. Введение в социальную антропологию. М.: Институт молодежи, 1996. 142 с.
6. Лихтарников А.Л. Условия передачи ценности в семейном воспитании // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. 2006. №7(17). С. 78–89.
7. Мосс М. Техники тела // Мосс М. Общества, обмен, личность. М.: Наука, 1996. С. 242–263.
8. Смирнов Т.А. Семья и социализация личности // Мир науки, культуры, образования. 2013. №3(40). С. 376-379.
9. Троцук И.В. Теория и практика нарративного анализа в социологии. М.: Уникум-центр, 2006. 207 с.
10. Aguayo L., Hernandez I. G., Yasui M., Estabrook R., Anderson E. L., Davis M. M., Briggs-Gowan M. J., Wakschlag L. S., & Heard-Garris N. Cultural socialization in childhood: Analysis of parent–child conversations with a direct observation measure. Journal of Family Psychology. 2021. No 35(2). Pp. 138–148. URL: https://doi.org/10.1037/fam0000663 (дата обращения: 30.01.2023).
11. Booth A.E., Shavlik M., Haden C.A. Parents’ causal talk: Links to children’s causal stance and emerging scientific literacy. Developmental Psychology. 2020. Vol. 56. Issue 11. Pp. 2055-2064. URL: https://doi.org/10.1037/dev0001108 (дата обращения: 31.01.2023).
12. Cho H.Su, Cheah C.S. L., Vu K.T.T., Selçuk B., Yavuz H.M., Şen H.H., Park S.-Y. Culturally shared and unique meanings and expressions of maternal control across four cultures. // Developmental Psychology. 2021. Vol. 57. Issue 2. Pp. 284-301. URL: https://doi.org/10.1037/dev0001136 (дата обращения: 27.01.2023). 
13. Frausel R.R., Richland L.E., Levine S.C., Goldin-Meadow S. Personal narrative as a “breeding ground” for higher-order thinking talk in early parent–child interactions // Developmental Psychology. 2021. Vol. 57. Issue 4. Pp. 519-534. URL: https://doi.org/10.1037/dev0001166 (дата обращения: 1.02.2023).
14. Gülseven Z., Liu Y., Ma T.-L., Y M.V.B., Simpkins S.D., Vandell D.L., Zarrett N. Middle Childhood Socioemotional Development. The development of cooperation and self-control in middle childhood: Associations with earlier maternal and paternal parenting // Developmental Psychology. 2021. Vol. 57. Issue 3. Pp. 397-409. URL: https://doi.org/10.1037/dev0001151 (дата обращения: 1.02.2023).
15. Morneau-Vaillancourt G., Matte-Gagné C., Cheesman R., Brendgen M., Vitaro F., Tremblay R., Dionne G., Boivin M. Social wariness, preference for solitude, and peer difficulties in middle childhood: A longitudinal family-informed study. Developmental Psychology. 2021. Vol. 57. Issue 3. Pp. 410-420. URL: https://doi.org/10.1037/dev0000961 (дата обращения: 1.02.2023).

Источник: Сапогова Е.Е. Родительская экзистенция в смысловой системе взрослого человека: проекции и трансформации // Стратегия развития образования для будущего России: Материалы Международной научно-практической конференции, приуроченной к Году педагога и наставника в Российской Федерации, Владимир, 16–17 марта 2023 года. Том 1. Владимир: ВИРО имени Л.И. Новиковой, 2023. С. 836–842.