Тело как источник прекрасного

Людмила Александровна Волошина провела мастер-класс «Тело как источник прекрасного» в рамках 9-го Санкт-Петербургского зимнего фестиваля «Психология телесности: несказанная радость бытия». Проект «Архетипический мир души в произведениях традиционного искусства» Л.А. Волошиной представлен на Национальный конкурс «Золотая Психея» по итогам 2022 года в номинации «Мастер-класс года для психологов».

Красота как гармония и целесообразность

Разговор о человеческом теле — это всегда разговор о красоте. Так уж повелось, что мы не заостряем своё внимание на некрасивом, а к красивому глаз тянется сам. Афоризм Оскара Уайльда «Красота — в глазах смотрящего» правдив и проверен временем. Английский дизайнер модной одежды Александр Маккуин утверждал, что красота — в сердце смотрящего. И с этим тоже невозможно не согласиться, ведь мы видим красоту не только глазами, но и отзываемся на прекрасное всем своим внутренним эмоциональным миром. Красота столь многолика, сколько людей на земле. Ведь каждый из нас видит красоту по-своему, и сам неповторим в своей красоте.

Однако есть что-то общее в понимании красоты, в данном контексте — красоты человека. И это общее неоспоримо, оно роднит нас всех, как универсальное знание. Обладая этим знанием, ты обладаешь богатством, так как мир открывается тебе во всём разнообразии своей красоты, а человек предстаёт как венец творения. «Человек — есть мера всех вещей», — говорил Протагор. Античность восхищалась человеческим телом, идея красоты заявляла о себе в греческой мысли высказываниями Платона, Аристотеля, Поликлета.

О красоте человеческого тела как целесообразности и гармоническом устроении писали и христианские апологеты. Так Григорий Нисский писал о прекрасно устроенном теле, сравнивая его с музыкальным инструментом. Всё в нём разумно и обусловлено божьим замыслом. В своём трактате «Об устроении человека» он пишет о главном назначении человеческих рук и связи их с человеческим умением говорить. «Ведь если бы человек был лишён рук, то, несомненно, у него, по подобию четвероногих, части лица были бы устроены соответственно с потребностью питаться: лицо было бы вытянутым и утончалось бы к ноздрям, у рта выдавались бы вперёд губы, мозолистые, твёрдые и грубые, как это нужно, чтобы щипать траву, между зубами был бы вложен язык не такой, как теперь, а мясистый, жёсткий и бугристый, помогающий зубам пережёвывать то, что попало в зубы, или влажный и мягкий по краям, как у собак и прочих хищников... Потому если бы не имело тело рук, то как бы образовался у него членораздельный голос, когда устройство гортани не было бы приспособлено к потребности произношения» [5, с. 25]. Человеческие руки взяли на себя заботу о пропитании, освободив наши уста для служения слову. Человек совершенен в своём устроении, пока подобен первообразу, но всякое уклонение от него сразу открывает человеческое безобразие.

«Тело — неотъемлемая стихия личности», «Тело — дом души, её одеяние, её орудие», — можно прочитать в творениях Иоанна Златоуста [3]. Эти утверждения свидетельствуют о взаимосвязи красоты внешней и внутренней. Эта двойственность красоты отражает двойственность самого человека, с его материальной и духовной сущностями, которые взаимосвязаны и взаимозависимы. И эта двойственность природы человеческой никогда не даст нам сказать последнего слова о человеке. Никогда не может до конца быть разгадана и тайна красоты. «Прекрасное есть всегда «образ», «картина», неанализированное целое — предмет чистого чувственного созерцания, а не анализирующей, раздробленной мысли [9, с. 424].

Попытки исследовать красоту происходили во все времена. Теорию пропорций человеческого тела разрабатывали Витрувий, Ченнини, Бонавентура. Красота становилась предметом исследования. Все эти древние представления о красоте как пропорциональности и гармонии живы в нашем сознании до сих пор. Кто сегодня поспорит с утверждением св. Августина, который определял красоту как соразмерность частей тела в соединении с приятным цветом кожи? А симметрия всегда ассоциировалась с понятием правильного, красивого. Она «является той идеей, посредством которой человек на протяжении веков пытался постичь и создать порядок, красоту и совершенство» [2].

Человек, устроенный как целостность, всегда искал целого и мог обретать его в искусстве. Красота как основа любого искусства, конечно, содержится и в сознании художника. Но ей невозможно научить, как учат основам живописи или скульптуры. Как сущность, как живая энергия, она содержится в самом мироздании. Красивое тело воспевали в искусстве со времён Античности. Именно искусство способно донести до нас красоту в её возвышенном смысле. «Изобразительные искусства схватывают и запечатлевают тот или иной момент человеческой жизни, в котором всё внутреннее — переживания, мысли, воспоминания и мечты — может быть выявлено лишь во внешнем его, телесном выражении, столь же немом, как и в танце, но неподвижном» [4, с. 439]. В изображении телесной красоты изобразительные искусства имеют преимущества перед другими видами.

Красота женского тела

Что мы вообще вкладываем в понятие «красота», когда говорим о человеке, что он красив? Нужно сказать, что в искусстве в этой категории преобладают в основном женщины. Даже художники женского пола предпочитали писать себе подобных. Именно женская красота испокон веков является предметом любования. Почему? В античном мире было любование мужским телом, но это были в основном боги либо герои. Это совсем другая красота, отстранённая.

Красота женского тела всегда воспринималась как чувственная. С древних веков она связывалась с культом, наделением женщины особыми свойствами. Со временем это представление ушло, но сохранилось в подсознании, в ощущении женщины как существа, близкого миру природы. Древняя наша прародительница знала о свойствах трав и других растений. С помощью многочисленных заговоров изгоняла нечистые силы, лечила болезни, знала тайны растений и минералов, лечебные свойства воды. Логично предположить, что упоминания в сказках о живой и мертвой воде имеют под собой реальную основу. Эти способности женщины как существа, наделённого особым знанием, отразились и в древней мифологии. Славянский пантеон насчитывает более десятка разных богинь: Макошь, Рожаница, Лада и др. Причём большое количество всяких мифических созданий — тоже женского рода: русалки, птицы Сирин и Алконост, всякого рода ведуньи и пр. Возрождение женского мифа — это возвращение к женской мудрости, её природной стихийной красоте. Утрата женской сути — это утрата и мужской сути в границах всего человеческого общества. Ослабление природной позиции женщины — это потеря для всего человечества, так как это напрямую связано и с мужской силой. Утрачивается состояние общей гармонии.

Понимание этого единства женщины и природы нашло отражение в особой поэтической форме, так называемой цветочной метафоре. Сравнение женщины с цветком довольно распространённое явление в литературе. Но здесь нужно обратить внимание на то, как в этой метафоре находит отражение эмоциональная, чувственная жизнь мужчины. Например, в стихотворении, посвящённом орхидее, К. Бальмонта всё дышит эротизмом. И цветок — не простая ассоциация с желанной женщиной, а чувственное восхищение телесностью.

Я был в тропических лесах,
Я ждал увидеть орхидеи.
О, эти стебли точно змеи,
Печать греха на лепестках…

…В переплетённости стволов
Друг друга душащих растений,
Среди пьянящих испарений
Я рвал любовный цвет грехов.

Склонясь над чашей поцелуйной,
В раскатном рокоте цикад
Вдыхал я тонкий сладкий яд,
Лилейно-зыбкий, многоструйный.

Как будто чей-то нежный рот,
Нежней, чем бред влюблённой феи,
Вот этот запах орхидеи
Пьянит, пьянит и волю пьёт.

Цветок воспринимается поэтом как некая живая, прекрасная и, вместе с тем, загадочная сущность. В этом олицетворении женщины с цветком кроется не только дань её красоте, но и определённая философия всеединства, где каждому созданию на земле отведена своя роль, и в то же время, все включены в единое целое. Подобное отношение к окружающей действительности — мировоззрение человека языческого мира, где и он сам, и его жилище со всеми обитателями, и природный мир, и космос представляют такое единение. Это Единство очень хорошо отражено в изобразительном и традиционном искусстве в ряде устойчивых символов.

Интересны мысли русских философов о мире растений. У Е. Трубецкого и В. Соловьёва можно прочитать, что жизнь цветка как бы скована сном, цветок отдаёт свою красоту, не осознавая этого. В нём самом нет чувства, а только силы стихии. «Красота его поэтической грёзы о свете нарушается тяжкой борьбой за свет» [8, с. 204]. Именно это стихийное, сильное, часто тёмное, потаённое хранит в себе и чувственная красота женщины. Поэты, как и художники, особенно остро ощущая её, находят для этого подходящие метафоры из мира растений. Красота женщины в изобразительном искусстве всегда наполнена мифическим содержанием (рис. 1).

Рисунок 1. Олег Гуренков. Кувшинка

Искусство здесь как раз и пытается вернуть нам знание о красоте как архетипе, как о коллективном бессознательном. Юнг писал, что в коллективном бессознательном содержится всё духовное наследие человеческой эволюции, возродившееся в структуре мозга каждого индивидуума [10]. Это то, что действует на нас как бы неосознанно. Красота — как нечто раз и навсегда данное, но подверженное изменениям и, вместе с тем, в основе своей неизменное. Можно называть это идеей. У Вл. Соловьёва читаем: «Красота есть идея, действительно осуществляемая, воплощаемая в мире прежде человеческого духа, и это её воплощение не менее реально и гораздо более значительно, нежели те материальные стихии, в которых она воплощается». «Красота, или воплощённая идея, есть лучшая половина нашего мира» [7, с. 41]. С этим невозможно не согласиться, хотя Соловьёв пишет здесь о красоте природы.

Изображению женского тела в искусстве всегда отводилось значительное место. Это связано, конечно, с устойчивым представлением о нём как об объекте красоты. Именно женщина наиболее пластична и колоритна. Это красота, родственная красоте природы, отсюда — изображение многочисленных спящих красавиц на фоне пейзажа, где природа часто сливается с обнажённым прекрасным телом посредством линий и колорита (рис. 2).

Рисунок 2. А. Мыльников. Утро

Именно пластика женщины, плавные изгибы её тела, мягкие движенья так пришлись по душе искусству эпохи модерна. В творчестве Альфонса Мухи мы видим продолжение мифа о женщине как существе природном. Художник представлял своих многочисленных красавиц в образах времён года, времён суток, созвездий или минералов. Модерн, сохранив это древнее знание о красоте женщины как существе мира природного, оставил ей только это содержание. Со временем уходит и эта глубина, а женской красоте оставляется только внешняя красивость. Подобных красавиц, которые, по сути, являются только знаком, чем-то притягивающим взгляд, можно увидеть на рекламе или обложках журналов, то есть там, где требуется привлечь внимание потенциального клиента.

Красивость и красота (в смысле — прекрасное) оказывается не одно и то же. И это понимание очень важно для человека, так как обмануться довольно просто. Г.С. Померанц пишет: «Подлинная красота помогает раскрыть глубину жизни, а красивость отвлекает от глубины. Красивость, как правило, связана с тем, чем хочется обладать» [6, с. 65]. У Николая Гумилёва в стихотворении «Шестое чувство» есть очень точные слова, характеризующие настоящую красоту: «Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать». Здесь проходит тонкая грань между настоящей красотой, которая возвышает, и той, что вызывает в человеке только животные инстинкты. «Искусство, отмеченное печатью красивости, тяготеет к молодому, цветущему, яркому, вкусному. Тогда как искусство глубинное не брезгует тем, что внешне не так уж захватывает» [6, с. 68]. В связи с этой проблемой очень важно приобщение человека к большому искусству, раскрывающему глубины. Возможно, что ему необходимо помочь в этом, ввести его в этот мир, пусть не яркого, не бьющего в глаза искусства, требующего от реципиента прежде всего внимания и желания этой глубины.

Любовь делает человека красивым

Ощущение красивого в нас не всегда вызвано красивой внешностью, есть ещё что-то, что заставляет нас воспринимать человека красивым. Чтобы выразить, что именно так привлекло нас в конкретном человеке, иногда недостаточно слов. И всё же можно это передать при помощи особого языка — символического. Это язык искусства, где художник слова или кисти пытается сказать об этом несказанном близкими ему средствами выражения. Представления о красоте различны, но все они сообщают нам о живом чувстве. За изобразительной формой нам открывается человеческая история. И, как правило, это история любви. Именно эти сюжеты чаще всего красивы, как, впрочем, красива и сама юность. Тема любви — некий проявитель красоты. Можно сказать, что любовь и красота всегда соседствуют. Потому что влюблённые видят в предмете своей любви красоту, которую могут не видеть другие.

Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.

С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдешь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.

У. Шекспир. Сонет 130

Любовь делает человека красивым. Но в целом каждый человек должен помнить о том, что он создан красивым. Он должен знать об этом с детства. Красота очень широкое понятие, оно вмещает разные смыслы, и в каждом действительно присутствует та или иная красота. Если человек не ощущает себя привлекательным, то для этого существует ряд причин. Многое идёт из детства, комплекс внешности связан с неуверенностью в себе в целом, с неумением радоваться жизни. Радостный, улыбчивый человек — всегда привлекателен. Любовь — это спутник красоты, возможно — самый главный. Ведь весь наш мир — есть результат любви, величайшей любви Создателя и самих людей, эту любовь индивидуально друг ко другу переживающих. Любовь украшает человека, внутренне обогащая его мир красотой чувств, богатством эмоций. И наше духовное и, соответственно, душевное тело даёт о себе знать, освещая плоть внутренним светом полноты великого чувства. Мы любим предмет обожания всеми нашими чувствами. «Красоту нельзя ограничивать каким-либо одним чувством, например, зрением. Все наши чувства имеют свою способность ощущать красоту: не только зрение, но и слух, и обоняние, и вкус, и осязание, и нет решительно никаких оснований исключать отсюда какое-либо из существующих и возможных чувств, ибо всем им доступна область прекрасного» [1, с. 220]. Нельзя относиться к телу как только вместилищу порока, только через него нам открывается великое чудо красоты мироздания.

Красота увядания

Именно красота глубины так непривычна иногда нашему взгляду, потому что глубина познаётся глубиной. Она требует остановки и созерцания, она требует внутренней работы. А что же такое глубина в человеке? Это его индивидуальность: неповторимая, творческая, невыразимая. Как непросто, например, разглядеть красоту в стареющем теле. Когда речь идёт о мире растительном, то красота увядания — это довольно эстетически привлекательный сюжет. Мы можем видеть её в пейзажах и натюрмортах, где увядание красиво определённой графикой и настроением тонкой грусти (рис. 3).

Рисунок 3. Катарина Кляйн

И снова растения выступают в искусстве как выражение наших эмоций и размышлений, теперь уже — о быстротечности всего земного. В натюрмортах стиля ванитас не зря использовался человеческий череп. Здесь опять присутствует мотив всеединства, но уже как единого для всех земных обитателей конца. С одной стороны, это очевидный символ смерти, последнее, что остается от человека, который был когда-то живым. С другой стороны, Адамова голова — символ воскресения и вечной жизни, изображённый в подножии Распятия. Неумолимое течение времени запечатлено в символах: песочные, солнечные и механические часы, пострадавшие от времени статуи, руины; всё побитое, тронутое тлением, увядающее и рушащееся. Мимолетность всех чувственных удовольствий. Возвращаясь к аналогии женской красоты с цветком, стоит обратить внимание на то, чем становится цветок в конце своего цветения. Он превращается в плод. За увядшими чашелистиками скрывается семя, которое, есть не что иное, как новая жизнь. Мы не видим этих семян, а видим увядшее растение. Так же и в человеке: увядающая красота сообщает нам о том, что она переходит в другое состояние — красоты внутренней, духовной — бессмертной. Так должно быть. А совершится ли это с нами, зависит только от нас самих.

Красота увядания или разрушения есть и в пейзаже. Эту любовь к изображению старого, отживающего возможно объяснить особым отношением к таким сюжетам как к образам наших воспоминаний. Здесь же мы можем наслаждаться и красотой фактуры, например, потрескавшейся древесины старых построек. Мы восторгаемся красотой исторических развалин, любуемся старинными постройками, покосившейся изгородью, поросшей иван-чаем. В старине есть особая прелесть уходящего как чего-то цельного. Оно уже завершилось и наполнилось. Оно полно своей историей, внутренним содержанием (рис. 4).

Рисунок 4. Владимир Бжезовский

Есть в этой старине своё мифотворчество, которое связано и с нашими личными воспоминаниями, и с теми историями детства, которые с возрастом обретают особую прелесть, например, о заброшенных домах с привидениями. Старое в картине используется иногда с определённой целью — чтобы подчеркнуть что-то, придать ему выразительность. Как красиво смотрится, например, в пейзаже старая бревенчатая изба на фоне белого снега, или ослепительных голубых луж, или в окружении цветущей сирени.

Сложнее обстоит дело с красотой человеческого увядания. Ведь мир искусства немало оставил нам портретов и жанровых картин, изображающих старость. Где здесь красота? Оказывается, что она есть и здесь. В изображении увядания человеческой красоты очень важно мастерство и глубина чувства, которые присущи художнику. Ведь старость — естественна, и как всё естественное, она не должна быть безобразной. Если только она не безобразна изнутри.

В преддверии своего 90-летия известный итальянский сценарист, поэт, художник и писатель Тонино Гуэрра писал о старости: «До семидесяти лет я преклонялся перед грандиозными произведениями искусства, перед шедеврами, которые создало человечество. У меня было много сил для обожания... Сейчас меня очаровывают только естественные вещи, только то, что создано природой. Дождь или снег — это всегда спектакль. И ты уже не зритель, не обожатель. Ты часть вселенной. Я узнал, что в старости можно испытывать большие наслаждения просто потому, что ты трогаешь глубину того, что видишь. Однажды я объяснял разницу между двумя словами: смотреть и видеть. Молодость смотрит, а старость видит. Когда ты молод, ты ослеплен миром, ты видишь цвет, материал. Ты часто смотришь, но не видишь».

Сейчас мир, окружающий нас, пугает своим отношени­ем к старости. Люди так боятся ее, что стремятся уничтожить со своих лиц следы морщин. В искусстве довольно много изображений старости, особенно в портретной живописи. Оно отличается своими задачами, соответственно определённой эпохе. Например, у Рубенса мы видим мастерски изображенных старых людей, блестяще прописанные следы старости. Мы можем здесь залюбоваться мастерством, но старики на картинах нам малоинтересны. Если на холсте один персонаж, старик или старуха, то обращаешь внимание на то, удалось ли художнику заметить, подчеркнуть, показать возрастные особенности человека, его индивидуальность. Весьма выразительными бывают руки, наличие старческих изменений со стороны мускулатуры, положение рук, позы, жесты, взгляд. Это старость, которая нас не может воодушевить, это сродни тем натюрмортам типа ванитас.

Если же на полотне показана жанровая сцена с женой, детьми и внуками, даже с домашними животными, то обращаешь уже внимание на то, что изображено, что показано, чем заняты эти персонажи, их взаимоотношения. Сюжет всегда вносит движение жизни в картину, даёт какие-то характеристики, призывает к участию (рис. 5).

Рисунок 5. К. Маковский. Варят варенье

Кроме того, здесь мы видим красоту старости, которая отражается в человеческих взаимоотношениях. Это красота, увиденная глазами, а точнее сказать, сердцем близкого человека. Поэтому так часто изображают художники стариков в окружении детей, внуков или же пожилых супругов, которые сохранили красоту своего чувства до преклонных лет.

Среди подобных работ есть многочисленные портреты родственников художника. Это отцы или матери, красота которых неизменно ощущается нами при взгляде на картину. Она содержится и в том бережном отношении к изображаемому, и в той тональности, в том антураже, которые непременно отражают симпатию мастера (рис. 6).

Рисунок 6. Д. Жилинский. Под старой яблоней

Мне кажется, особенная красота старости именно в том, чем обладает этот человек в силу своего возраста, это и мудрость, и умение взглянуть свысока на мелочи жизни; это и дары прожитых лет в виде внуков. В целом, к старому человеку было всегда уважительное отношение во многих культурах. И искусство должно служить этой задаче — представлять старость как определённого рода богатство.

Всем известна нежная привязанность А.С. Пушкина к своей няне. Эта простая женщина, которая сыграла огромную роль в становлении его поэтического гения. Ей художник посвящал строки, полные нежного чувства.

Наперсница волшебной старины,
Друг вымыслов игривых и печальных,
Тебя я знал во дни моей весны,
Во дни утех и снов первоначальных.

Я ждал тебя; в вечерней тишине
Являлась ты веселою старушкой
И надо мной сидела в шушуне,
В больших очках и с резвою гремушкой…

В этих строках старая няня и божественная Муза предстают как два воплощения одного и того же лица. Эта красота старого человека, конечно, воспринималась поэтом по-особенному, через призму духовной привязанности. И хотя неизвестно доподлинно, как выглядела Арина Родионовна, но то чувство, которым пронизаны стихи и воспоминания Пушкина о ней, рисуют в нашем воображении только приятные черты. На картине художника Юрия Непринцева свет, падающий на лицо няни, идёт как будто не от лампы, а от самого её сердца (рис. 7).

Рисунок 7. Юрий Непринцев. Пушкин в селе Михайловском

Как соотнести понятия «старость» и «красота»? Эту возможность даёт нам сама жизнь, в которой у каждого найдутся свои старики. Искусство только подчёркивает это, выхватывает из жизни эти сюжеты, в которых мы не видим безобразной старости. Часто встречаемые портреты художников, людей мира науки, искусства — это, как правило, изображения людей красивых. Они красивы своим внутренним миром, который всегда интересен художнику, они красивы своей индивидуальностью (рис. 8).

Рисунок 8. И. Репин. Портрет Стасова

Почему индивидуальность, неповторимость человека (в том числе и внешняя) не является признаком красоты? Если мы видим перед собой человека старого, но исключительно интересного в общении, красиво и интересно рассказывающего, красиво себя подающего, открытого и приветливого, мы уже не замечаем его возраст. И даже не вспоминаем об этом, так как обаяние его внутреннего мира захватывает нас и переключает взгляд.

Есть еще одна способность отношения к миру и к себе, в том числе, которая делает человека привлекательным, — это юмор. Человек, умеющий красиво и остро шутить, всегда интересен и обаятелен. Он живой, динамичный и совершенно не ощущается старым. У Д. Лихачёва и М. Бахтина можно прочитать о смехе как возможности человека выйти из любого сложного состояния пусть в непродолжительное, но свободное пространство. Смех даёт человеку ощущение динамизма. Это своего рода защитная реакция, форма, которая помогает в преодолении страха и неуверенности. И конечно, смех объединяет людей. Отсюда и особая привлекательность людей, умеющих пошутить, в том числе и над собой. В русской культуре смех — распространённое явление. Смеховая культура существовала ещё в Древней Руси и включала обрядово-зрелищные формы, словесные и другие.

Посмеяться над старостью тоже можно: как над состоянием, к которому не стоит относиться слишком серьёзно. Старость — так же естественна, как и молодость, как и любой период жизни человека, она содержит в себе как радости, так и печали. От нашего отношения к ней зависит, в какие цвета мы её раскрасим. В мире искусства тоже можно увидеть подобный взгляд на старость, через шутку и смех (рис. 9).

Рисунок 9. Леонид Баранов

В многочисленных работах художника Леонида Баранова на тему старости присутствует как раз этот смех, но смех добрый. Это особенное отношение к данному возрасту чувствуется не только в том, что главные его персонажи обаятельны и испытывают друг к другу добрые чувства. Есть несколько картин, где художник изображает старика в увеличенном масштабе по отношению к остальному миру. Здесь ощущается явное мифотворчество, и старость приобретает новый контекст — как что-то возвышающееся над всеми, что-то очень значительное.

Заключение

Обращение к искусству открывает нам мир, полный живых человеческих чувств и эмоций, которые вызывала всегда в человеке красота. Этот мир так же разнообразен и многолик, как сама красота, и в то же время в нём есть нечто общее, роднящее нас. И это общее, которое прозреваем мы в искусстве, роднит всех людей, живущих на Земле.

Мир без красоты невозможен. Значит, у неё есть своя цель в мироздании. И эта цель связана с нашим внутренним миром. Взгляд на красоту, в особенности человеческого тела, переменчив, но красота от этого не исчезает, не распадается на мельчайшие атомы индивидуальных предпочтений. Она есть и будет до скончания мира. И это ещё раз сообщает нам о её причастности Вечному. Именно это свойство красоты способно возвышать и нас как обладателей не только телесности, но и духовности. Есть красота плоти: она во всём, она обращена к нашей чувственности и роднит нас с миром растительного и животного мира. Но двойственность природы человека даёт ему ощущение другой красоты — Высокой! Это Высокое в красоте невозможно выразить никакими вербальными и изобразительными средствами, но мы можем ощутить его своим духовным чувствилищем, и насладиться этим, и укрепиться, и даже усовершенствоваться. Искусство даёт нам эту возможность — видеть красоту других и свою собственную, учиться находить её повсюду и радоваться этой простой естественной радостью. По сути, в искусстве нам предстоит удвоенная красота, и у нас есть возможность её утроить.

Литература

1. Булгаков С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. Москва: Республика, 1994. 451с.
2. Вейль Г. Симметрия / пер. с англ. Б.В. Бирюкова и Ю.А. Данилова. Москва: Наука, 1986.
3. Свт. Иоанн Златоуст / сост. По творениям святителя Иоанна Златоуста. Москва: Братство святого апостола Иоанна Богослова, 2010. 544 с.
4. Каган М.С. Искусствознание и художественная критика: Избранные статьи. Санкт-Петербург: Петрополис, 2001. 528 с.
5. Нисский Г. Об устроении человека. Санкт-Петербург: AXIOMA, 1995.
6. Померанц Г.С. Собирание себя: курс лекций. Москва, Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив, 2013. 143 с.
7. Соловьёв В.С. Философия искусства и литературная критика. Москва: Искусство, 1991. 701 с.
8. Трубецкой Е.Н. Избранные произведения. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. 512 с.
9. Франк С.Л. Сочинения. Москва: Правда, 1990. 607 с.
10. Юнг К. Архетипы и коллективное бессознательное. URL: https://libcat.ru/knigi/nauka-i-obrazovanie/psihologiya/398004-karl-yung-arhetipy-i-kollektivnoe-bessoznatelnoe-litres.html (дата обращения 10.11.2022).

Все изображения приведены в образовательных целях.