Работа с хронической травматизацией методом детской психодрамы. Анализ случая

Хроническая травматизация в детском возрасте — одно из самых тяжелых и чреватых последствиями состояний для психического и физического развития человека. Низкая толерантность к фрустрации, нарушения эмоциональной регуляции, дефицит адаптивных копинг-стратегий — лишь несколько характеристик из внушительного списка последствий травмы для развития личности. В подобных случаях первоочередными становятся задачи самосохранения и создания системы защиты от насилия, однако установление эмоциональных связей с взрослым оказывается небезопасным, а переработка переживаемого опыта — непосильной задачей. Все это делает актуальным оказание психологической помощи детям с опытом травмы, что требует от специалиста понимания психической реальности ребенка и умения придать смысл тому «безымянному ужасу», с которым сталкиваются эти дети, когда даже рядовое событие в повседневной жизни, переживаемое сквозь призму травмы, вызывает у них «смертельный страх» и дезинтеграцию.

Психодраматическая группа может быть именно той поддерживающей средой, в которой такой сигнал SOS может быть услышан, а психическая боль контейнирована. Д. Винникотт подчеркивает, что ребенок, подросток ищет среду, которая бы сказала нет нарушению границ и законов, но сделала это не через наказание или насилие, а таким способом, который бы способствовал созданию и поддержанию чувства безопасности. Ребенок ищет среду, где могли бы быть восстановлены контейнирующие границы, и в то же время среду, что выдержит агрессию, не разрушаясь и не прибегая к насилию [Abram 1996].

В данной статье представлен опыт психодраматической групповой работы с травмой. Детская психодрама представляет собой особый, отличный от взрослой психодрамы метод работы.

Группа (5 детей) ведется двумя психологами, что, сохраняя групповой формат, дает возможность учета индивидуальных особенностей. А. Айхингер и В. Холл отмечают, что если в индивидуальной работе мы имеем дело с «внутренней группой» одного ребенка, то в группе мы имеем дело с внешней группой, где каждый ребенок обладает своими собственными тенденциями, позициями, особенностями драматургии «внутренней группы» [Айхингер, Холл 2003]. В психодраматической игре, как на сцене, могут быть отражены, поставлены драмы, происходящие во внутреннем пространстве, во внутреннем театре.

Анализ случая

В статье представлен случай девочки Маши¹. Микродинамика ролей и поднимаемых тем позволяет проанализировать тот внутренний процесс, который совершается в ходе психодраматической работы на протяжении 13 сессий. В рамках теории М. Кляйн он может рассматриваться как появление элементов депрессивной позиции, сложные многоуровневые отношения параноидно-шизоидных и депрессивных элементов, колебания между ними и их следствия для переживания «я» и объекта.

Маше 10 лет. Она учится в 3 классе общеобразовательной школы. Отец Маши страдает психиатрическим заболеванием, а также злоупотребляет алкоголем. Родители в разводе уже 4 года. По словам матери, развод был жестким, а последние годы совместной жизни прошли на фоне эмоционального и физического насилия. Маша видится с отцом в выходные, иногда остается у него на ночь. В ходе психологической работы у Маши начали устанавливаться более доверительные отношения с матерью, и девочка рассказала, что во время пребывания у отца она оказывалась свидетельницей того, что отец напивался и дрался со своей гражданской женой, а также заставлял Машу красть деньги у матери, обманывать, скрывать определенные факты. С 4 до 7 лет Маша страдала сильным заиканием и занималась с логопедом. У Маши почти нет друзей, она часто демонстрирует немотивированную агрессию, особенно в отношении мальчиков. Эта информация предоставлена матерью на родительской встрече. Отец отказался прийти.

Первые встречи можно рассматривать как ознакомительные. Маша ведет себя осторожно и прилежно, «во все глаза» смотрит на ведущего, которого выделяет как главного, позиционирует себя как взрослую, рассказывает о своем «бизнесе», давая понять, что может сама себя обеспечивать и ни в ком не нуждается. Полушепотом, жестами пытается руководить группой, регулировать очередность, поддерживать дисциплину и пр. Маша исследует пространство отношений группы, предъявляя свою ложно взрослую, не зависящую от окружающих часть. И в то же время персонажи, которых она выбирает уже в этот период, свидетельствуют о существовании и другой ее части. Так, на первой игре Маша решает играть персонажа игры Майнкрафт Эндермена — Странника Края. Тот бесцельно бродит по территории и телепортируется в случайном направлении. Если в отношении его проявляется агрессия или ему смотрят в глаза, то он начинает мстить и преследовать.

Две основные характеристики, проявляющиеся здесь, — дефицит целевого поведения и персекуторное поведение. Наблюдаются две тенденции в поведении девочки: во-первых, жесткого доминирования (возможно, имитирующего поведение отца через идентификацию с ним) и вторая, более аутентичная, потерянная и хрупкая часть ее мира, не видящая целей, которая легко переполняется тревогой преследования, провоцирующей брутальную реакцию мести, защиты от вторжения.

Вторая встреча вскрывает еще несколько значимых тем. Маша рассказывает о фильме, в котором мужчина сбросил женщину с крыши, она упала и разбилась. Далее она дополняет свой рассказ еще двумя историями о падениях и связанных с ним разрушениях. Возникают темы опасности, исходящей от мужчин, падения и разрушения. Возможно, образ брошенной на землю женщины схож с тем, что Маша могла переживать в моменты насилия со стороны отца в отношении матери, а это предполагает, что она вкладывает в женскую позицию свою тревогу падения и разрушения. Такая женская позиция связывается с тем, кто не может защититься от падения фаллическим всемогуществом Эндермена. В этом эпизоде прослеживаются две противоположные фигуры: одна — всесильная и та, которой приходится иметь дело с падением в земном тяготении (которая связывается у Маши с женской позицией).

В игре Маша выбирает роль еще одного персонажа из Майнкрафта — Гаста, подчеркивая, что это не мужчина и не женщина. Маше трудно идентифицироваться ни с одним из своих родителей: с жестоким отцом или с матерью-жертвой. В Майнкрафте Гаст бесцельно летает и издаёт звуки, похожие на стон или плач, а также может ранить сам себя собственным взрывом. На этапе постройки домиков Машиному персонажу Гасту для создания дома требуется весь имеющийся строительный материал. Любая нехватка превращает имеющиеся ресурсы в ничто. Так, когда деталь, которую Маша хотела получить, оказалась занята, это полностью парализовало весь ее процесс строительства и вылилось в последующее преследование «обидчика» на протяжении всей игры. Попытка построить дом имеет позитивную сторону: у Гаста есть место, где можно поселиться, а не жить в безграничном пространстве. Но это действие в сознании ребенка пронизано всемогуществом. Если возникают трудности (например, нехватка) в строительстве дома, их невозможно обойти или преодолеть. Пока для девочки существует только все или ничего; или всемогущее или ничто. Попытка построить дом остается в проекте эго.

На этом примере мы видим, как «я» Маши функционирует в режиме «все или ничего»: если у нее нет всего, у нее ничего нет. Этот способ восприятия своего «я», или его объекта, говорит о том, как ей трудно справиться с нехваткой: если у нее нет какой-то мелочи, остальное не имеет значения, она должна владеть всем безраздельно. В таком случае научиться переживать нехватку и терять может означать сохранение переживания непрерывности и целостности личности, несмотря на возможные испытания и отсутствие чего-то; что эго не теряет и не умаляется, когда она чем-то делится с другим или ищет иной вариант воплощения замысла.

Еще одна тема, которая проявляется в требовании обладания всеми запланированными материалами, — тема ригидности внутренней репрезентации. Маша уже сформировала замысел того, как будет выглядеть ее дом, и она не может его поменять. Более того, дом (внешний объект) должен в точности соответствовать внутренней репрезентации; связь между ними предельно конкретна и буквальна. Это похоже на то, как на параноидно-шизоидной фазе у ребенка доминирует конкретный аспект восприятия мира и себя. Работа депрессивной позиции как раз заключается не только в сепарации от внешнего объекта и возможности опоры на внутренний, но и в признании того, что интериоризованный объект не тождественен внешнему. Так рождается репрезентация объекта [Athanassiou-Popesco 2006]. В понятии репрезентации заложено качество вариативности, она не является копией, отличается от объекта и может создаваться различными средствами; она не сводится к дублированию мира. «Я», как и создание дома, усложняется, его границы проясняются. Мир депрессивной позиции, над которым предстоит потрудиться, — это мир гибкий, но прочный.

В игре группа назначила одному из терапевтов персонаж фермера, выращивающего и продающего овощи. Однако персонаж Маши (Гаст) ни за что не хотел платить. Он с наслаждением воровал сначала сами овощи, а потом и оборудование для их выращивания (теплицы и пр.). Оплата за удовлетворение потребности предполагает, что эго может начать чувствовать нехватку в чем-то и работать, чтобы справиться с этим, а затем восполнять недостаток. Заплатить здесь означало бы признать ценность другого и, как следствие, свою зависимость от другого. Только в мире, где непрерывности «я» ничего не угрожает, можно начать возделывать свой сад, который не ставит под сомнение прочность этого мира.

Таким образом, когда ложно взрослая часть отходит на второй план, обнажается недифференцированное психическое пространство я-нарциссического, не признающего и не терпящего нехватку, переживающего отсутствие части как глобальную потерю себя самого, своей идентичности, не признающего отношений нормальной зависимости, что делает Машу уязвимой к поглощающим персекуторным тенденциям. Ей должно принадлежать все и просто так. Она ворует и не готова признавать ценность и цену отношений. Итак, в игре разворачивается драма я-нарциссического, замкнутого на себе и априори обладающего всем необходимым, отказывающегося от отношений и не признающего ценность объекта. Чтобы расти, чтобы обретать силу и возможности, нужно питаться. И, несмотря на присутствие фигуры фермера, который умеет выращивать эту эмоциональную пищу и готов накормить, персонаж Маши (Гаст) оказывается неспособен заплатить за еду, он ворует овощи, а затем и теплицы, но не использует их, выбрасывая, едва заполучив. Он оказывается бедным и голодным, потому что не может извлечь пользу, потому что ворованная еда для него — символ его независимости от объекта и всемогущества. Отметим, что эта потребность в воровстве, связанная с переживанием постоянной нехватки того, что может удовлетворить ее собственные нужды, меняет объект. Вместе с продуктами персонаж Маши ворует и инструменты, что может говорить о намерении обрести средства, однако путем кражи, а не обучения, без возможности попросить и расплатиться своим трудом и признанием ценности другого объекта.

Невозможность выдерживать нехватку наводит на мысль о наличии в психической жизни Маши двух тенденций. Одна из этих тенденций заключается в обеспечении полной независимости от потребностей и тех, кто может их удовлетворить. Это то, что соответствует первичной нарциссической тенденции: «я» не ищет свои объекты, это другие должны его искать, это им нужно. Другая тенденция соответствует более успешной адаптации к реальности, предполагает, что «я» признает свои потребности и зависимость от объекта, чтобы жить и выживать. Мы видим здесь, что Маша не платит за то, чем она обязана объекту: она не платит за еду и не использует украденную еду по назначению, делая вид, что ей не нужно есть. Это кража отношения признания, которым она обязана своим объектам. Вот почему неудивительно, что Маша бросает свою пищу, как будто украла, только чтобы избавиться от нее, а не для удовлетворения потребности, которая та связывает ее с реальностью ее тела и объекта.

К. Атанассиу-Попеско замечает, что нарциссические тормозные механизмы развития вступают в силу особенно отчетливо в ситуации угрозы [Athanassiou-Popesco 2015]. Ведь в ситуации угрозы во внешней реальности «я» может, если ему помогает защищающий объект, справиться с этой угрозой. Но если внешняя реальность не обеспечивает этой защиты, «я» задействует примитивные решения: оно попадает под влияние нарциссического «я» и начинает верить, что может обойтись без своих объектов, а объекты, наоборот, не могут обойтись без него. Такова всемогущая инверсия реальности. И это именно та ситуация хронической травмы, в которой пребывает Маша, когда сама связь с другим взрослым таит в себе опасность. Как мы вскоре увидим, именно на сверстников (девочек) Маша проецирует примитивный безопасный объект и требует, чтобы он обеспечивал ее безопасность.

На третью встречу Маша приходит в маске и долгое время отказывается ее снимать. В предыдущей игре она уже обозначила снижение ценности взрослого, и теперь эта линия продолжается. Основные темы на первом круге новостей у Маши касались ссоры из-за раскрытия секрета с последующим бойкотом виновницы и преследования мальчика, который в его итоге поранился до крови. Не будем забывать, что Маша должна была хранить тайну кражи, совершенной ею для отца: она воровала деньги матери. Такое эдипальное сближение не оставляет места третьей стороне, в данном случае матери, которая должна встать между дочерью и отцом. Наоборот, дочь в той ситуации отождествляла себя с отцом или мальчиком.

Наряду с темой преследования мальчика и его наказания, уже прозвучавшей на предыдущей сессии, появляется тема секрета, молчания, которое окружает травму, и отвержения, неминуемо следующего за раскрытием происшедшего. Нам кажется ценным и неслучайным, что в качестве одного из основных изменений во время промежуточной родительской встречи Машина мама обращает внимание на то, что Маша начала делиться с ней тем, что с ней происходит, в частности, во время пребывания у отца: об эпизодах драк, насилия и злоупотребления алкоголем, о чувствах ужаса, которые эти сцены вызывают. Травма зачастую происходит под знаком молчания, под знаком запрета на раскрытие секрета, на видение (с молчаливого согласия, отрицания матери) невозможности символизации этого опыта под страхом отвержения значимым другим.

Можно предположить, что в группе Маша находит контейнирование тревоги и получает развитие возможности опоры на неделинквентные объекты: в этом смысле секрет, поддерживавшийся подчинением отцу, мог быть раскрыт благодаря связи, которую Маша устанавливает с хорошим объектом — матерью. Возможно, опираясь на отношения в группе, Маша смогла восстановить образ матери как хорошего объекта и повысить свою уверенность в помощи со стороны хороших объектов, что привело к более теплым и доверительным отношениям.

В отличие от предыдущих встреч, когда Маша использовала персонажей Майнкрафта, в этой игре она выбирает роль Котенка, который живет в своем уютном доме, не хочет, чтобы его трогали, не хочет, чтобы ему мешали и его беспокоили. Она небрежно сделала домик и отказалась от помощи терапевта. Маша сохраняет позицию независимости и отказа от принятия помощи от взрослого. Однако в этой игре она впервые выбирает не виртуального и всемогущего персонажа, но реального представителя животного мира, детеныша. Этот статус детеныша пока носит противоречивый характер. Ведь в реальном мире детеныш, оставшийся без помощи взрослого, не может выжить. Однако само появление такого персонажа стало возможным благодаря тому, что «я» приняло возможность пребывания в контейнирующем пространстве. Пусть даже этот процесс и остается хрупким. Выбор кошки опять-таки амбивалентен, потому что кошка может иметь тенденцию ни от кого не зависеть и ходить сама по себе. Неудивительно, что в игре персонаж Маши демонстрирует скорее позицию всемогущества и владения миром: она молча и властно протягивает руку к батаке Мэра, требуя ее себе. Мэр отвечает, что он на страже закона и это его оружие. Она, не заплатив, берет товар у Бизнесмена и не реагирует на требования оплаты. Мы видим, что ее кошка — это тот, кто не платит признанием зависимости и необходимости работы, чтобы получить желаемое. И когда мы ставим котенка перед необходимостью платить, это уязвляет ее.

С прежней силой проявляются и персекуторные тенденции. Когда один из членов группы случайно задевает ее, Маша говорит, что будет мстить любому, кто ее обидит. Можно предположить, что при появлении триггера насилия Маша не способна удержаться в игровом пространстве, переходя к отыгрыванию дихотомии терроризирующего-терроризируемого, выпадая из символического трехмерного пространства игры в конкретность параноидно-шизоидного проживания реальности. Фигура Закона (Отца) не может в достаточной степени защитить, не является опорой, не несет ценности регулятора, и тогда раскрывается бездна ужаса и преследования.

Можно предположить, что, не признавая границ (как это сделал бы кот), мы тем же самым лишаемся защиты представителя Границы, Закона, Отцовской третьей стороны. Тогда мы попадаем в мир беззаконного возмездия, шизо-параноидный мир, где закон есть закон всемогущества и ужаса возмездия.

Четвертая и пятая сессии прошли под знаком персонажа Скелета. В четвертой сессии продолжается тема Отца (реального и символического). Маша рассказывает, что была у папы и делала, что хотела: ела сладкое, сколько хотела, спала, сидела в компьютере, и у нее была полная свобода. Здесь обнажается мир, в котором отсутствуют границы и ограничения, это мир одинокого индивида, где нет другого объекта. Объект создает ограничения, и это нарциссически травмирует. Маша выбрала роль Скелета, который бесцельно сражается со всеми и убивает всех. Твердость Скелета является залогом его неуязвимости. Скелет бессмертен, он может рассыпаться от ударов, а потом восстать.

В мире Скелета нет линейного времени; недифференцированность этого пространства проявляется и в отсутствии гендерной специфики: Скелет не является ни мужчиной, ни женщиной. Его все достало, и он начинает мстить. Маша предлагает для Терапевта роль Куска Мяса, который она будет пытать: душить, мучить, рвать на части. И даже мясо здесь выступает не как объект пищи, но как объект для разрушения. Взрослый, который не в состоянии обеспечить безопасность, низводится до частично мертвого объекта, на который направляется насилие. Вполне закономерно: Маша долго отказывается подчиняться требованию терапевта (надеть знаки, обозначающие роль) и соглашается только после предложения сверстницы, как символ роли может быть закреплен. Маша небрежно делает жилище, не обозначает его границ. При этом она посягает на границы домиков других. Во время игры один из героев случайно задевает Машу батакой, что опять мгновенно переводит Машу в режим отыгрывания и оправдание персекуторной тенденцией: «А что такого! Если меня трогают, я бью, я мщу».

В пятой сессии Маша продолжает разработку роли Скелета. На этот раз это скелет-иссушитель, у него три головы. Он иссушает всех, живет в аду и всех убивает. Для ведущего Маша предложила роль старой женщины, которую Скелет будет иссушать, чтобы она долго умирала от жажды. В игре продолжается тема садистического отношения к объекту-взрослому и уничтожения всех как любой возможности контакта. Скелет обретает три головы (как символ полноты и совершенства). Он мертвый, и ему никто не нужен. Взрослый не просто не нужен ему, но зависит от Скелета, его садистических проявлений.

С шестой сессии начинает разворачиваться тема приручения. Сессия открывается описанием эмоционального события, вызвавшего у Маши ужас, когда она оказалась одна в классе с мальчиками. Один урок она так и просидела в ужасе с почти закрытыми глазами, на втором уроке закрыла глаза и спала на парте. На перемене девочки вернулись, и она почувствовала себя спасенной. Впервые Маша говорит о своем страхе, ужасе, замешательстве, предъявляя на первом круге новостей свою уязвимую, а не всемогущую часть. Сверстницы женского пола предстают для Маши как особый тип объекта — объект безопасности — в потенциально угрожающем пространстве. Отсутствие объекта безопасности переживается как ужас.

На этой встрече Маша начинает тему, которая будет центральной на протяжении длительного этапа — приручение. Она выбирает роль прирученной собачки. Ее Котенок из третьей сессии жил один и был самодостаточным, собачка же, по задумке Маши в шестой сессии, должна иметь хозяина и жить в его доме. Так она начинает путь к другому объекту. Но каким должен быть этот другой? Маша безапелляционно заявляет девочке из группы, что та будет ее хозяйкой. Девочка неохотно соглашается. Объект безопасности не является независимым, сепарированным, у него нет своих потребностей: он обязан защищать и быть рядом.

Но во время игры Собачке не удается обрести заботу хозяйки, занятой своими делами, однако Маша увлекается перебрасыванием «стрел» с мальчиком, они придумывали новые приемы, с увлечением и вниманием друг к другу обсуждали, как лучше приспособить батаки к полету. Стрела как то, что может уколоть и ранить, превращается в стрелу, которая связывает одного человека с другим, подобно событиям сказки о царевне-лягушке, и приводит к тому, с кем выстраиваются отношения. Интересно, что первоначально упование Маши на приручение было связано с девочкой, которую она выбрала как объект, обеспечивающий безопасность, но в итоге формирование связи происходит с мальчиком. Мальчики оказались вовсе не так опасны и страшны. Для Маши это стало знаковым моментом. Раньше она боялась, убивала. А теперь она задумалась о приручении. У дикого животного может быть много страха. Как в стихотворении В. Левина и Р. Мухи: «в джунглях жизнь — не шутка: там страшно ночью, страшно днем, а в промежутках жутко». Кто защитит от опасности в мире, где закон силы первичен? Однако в этой игре Маша начинает открывать законы связи с другим объектом.

Следующую (седьмую) встречу Маша начинает с темы обиды на мальчика, которому она теперь будет мстить. Чувство безопасности от связи с другим оказывается нестойким. Ведь этот другой исчезает, он оставляет ее на целую неделю. Маша рассказывает, что, когда ее попугай вылетел из клетки, она пульнула в него из рогатки, попугай упал, Маша засунула его в целлофановый пакет и запустила обратно в клетку. Объект, который она признает своим, должен поступить в ее полное распоряжение, он не может покинуть «клетку». Таким образом, она сохраняет склонность к контролю над объектом, несмотря на подвижки в признании некоторой зависимости от объекта и добрых чувств к нему.

Маша выбрала роль Белого Волка, живущего в тайге. Процесс одомашнивания начался на прошлой встрече, но остается нестойким. На этот раз терапевт играл роль Антиквара, у которого один из героев хотел купить древности, оружие. Маша была искренне удивлена, когда один из персонажей купил вещь 17-го века и заплатил за нее крупную сумму денег. Антиквар напоминает, что у него хранятся вещи, которые представляли ценность для своих владельцев и хранят их истории. Героиня Маши бросается к лавке. Антиквар со смехом хватает ценности, уносит их к себе, беспорядочно бросает на стол и больше не вспоминает о них. Однако затем она вдруг возвращается к прошлой игре с мальчиком — перебрасывание батак. Другая девочка, которая хотела играть с ними, почувствовала себя исключенной и заплакала на шеринге после игры. Это произвело огромное впечатление на Машу, она стала вспоминать случаи, когда чувствовала себя исключенной. Слезы другой участницы группы создали границу в безграничном пространстве я-нарциссического, обозначили мир я-реального, где есть пространство и время, связи с другими, а у действий есть последствия. И главное: где она могла апеллировать к своим способностям сострадания. Ее воспоминания о собственных страданиях служили поводом не мести, а сострадания другому.

Восьмая встреча снова начинается с темы различия между мальчиками и девочками, опасности и ненадежности мальчиков. Ее друг по прошлой игре заболел и не смог прийти. Маша рассказывает, как перекидывалась записками с девочкой на уроке, но записки не долетали до адресата. Одноклассник подобрал записку, бросил ее, попал Маше по очкам. «Было так страшно! (на лице ужас). Как бы смерть. Хорошо, что я была в очках!»

Маша говорит, что есть объекты, которых мы не можем достичь. Кто-то оказывается недоступен для нас. Мальчик, с кем она подружилась, сегодня болеет. А другой мальчик, конфликтовавший с ней, вернулся. История мальчика, швырнувшего записку ей в лицо, предстает как месть попугая, которого она хотела держать в клетке и подстрелила. Таким образом, Маша говорит не просто о мести, а о насилии, и оно сопровождается ужасом перед возможностью ответного насилия. Кроме того, продолжает развиваться тема, что происходит с другим объектом, когда его нет рядом с нами. Когда мы долго не видим человека, трудно удерживать его в голове, он выпадает, как в прошлый раз выпала и почувствовала себя исключенной одна из участниц группы. Как можно удерживать другого в голове, в своем психическом пространстве, сохранять связь? Это вернуло Машу в шизо-параноидный мир. Но развитие депрессивной позиции происходит несмотря на сохранение этого ужасающего мира.

Маша выбирает роль Полярной белой совы, заметив, что постепенно ее герои будут смещаться к югу, в теплые страны. Когда Маша говорит про постепенное переселение к югу, на что ей нужно время, очерчиваются измерения времени и пространства. Намечается движение к югу, а значит будет больше тепла человеческих отношений и связей, больше сердечности. Но Маша замечает, что Полярная сова не допустит, чтобы к ее границам приближались ближе, чем на 50 сантиметров, она будет всех убивать. Как бы подчеркивая, что поскольку страх есть, нужно сохранять дистанцию.

Маша выбирает сову — животное с большими глазами. Они позволяют предвосхищать, видеть далеко, заметить опасность. Возникает дихотомия: если далеко от всех, то безопасно, но холодно, если близко, то тепло, но опасно и нужно защищаться (например, очками). Ее уже привлекает тепло, но она еще не чувствует себя достаточно защищенной. Закон, связь с другим — это для нее пока не гарантия безопасности.

В девятой сессии Маша выбирает роль Белого лиса. Она привычно указывает девочке из группы, что та будет ее хозяйкой, но получает отказ. Это вызывает шок. Но кто-то должен захотеть, решиться приручить лиса. Такого нельзя требовать, никого нельзя назначить, можно только попросить. А попросить — значит не командовать, но признать зависимость, вклад, ценность другого, потому что приручение — большая работа. Маша сталкивается с тем, что Объект-безопасности и Объект-приручения предполагают разные типы отношений с ними, и пытается осознать, что может создавать эту связь.

Маша сохраняет позицию отказа от признания работы потери. Она говорит, что будет красть ценные вещи и приносить хозяйке-девушке. Она пытается соблазнить, подкупить будущую хозяйку, но та не соглашается — так нельзя обрести привязанность. Терапевт предлагает быть ее хозяйкой. Маша неохотно принимает. Маша говорит, что родители лиса мертвы, они убиты, Белый лис сам пришел к девушке. Маша переживает, что столкнулась с отвержением. Она говорит, что лис снова убежит в лес.

Лис стал диким, так как нет родителей, и часть его хочет остаться дикой, чтобы не быть грустным из-за отсутствия родителей. Ведь быть прирученной значит столкнуться с грустью, свойственной депрессивной позиции, «поскольку грусть всегда соседствует с любовью». Маша говорит, что будет сражаться со всеми, она уязвлена и готова мстить всему миру. Но существует большое различие между тем, чтобы убивать всех (убрать сам конфликт) и сражаться. Если никого нет, не с кем сражаться. Как в описании фильма, на второй встрече один выигрывает, все остальные умирают. И у этого есть последствия: в психическом плане, когда мы всех убиваем, все приходят убить нас. Таков мир возмездия.

Во время игры Маша поначалу спорила со всеми, каждый раз хотела выбрать место, занятое другими, но потом приняла предложение жить с человеком. Трудно дикому лису найти дом, трудно учиться не воровать, а просить. Терапевт в роли девушки-хозяйки приготовила запасы еды для своего питомца. Ведь становиться прирученным значит учиться не воровать и иметь свой дом. В контрпереносе терапевт чувствовала себя полностью поглощенной заботой о лисе. Она предлагала все новые лакомства, а лис все брал и ничего не просил. Но кто начинает приручаться, начинает ощущать голод, а следом — потребность в пледе, конверте, тепле, чувствовать свои потребности, свои нужды, начинает просить и благодарить за заботу. Однако у лиса все еще сильна дикая часть: лис не просит, не чувствует нужду, не испытывает благодарности, не говорит спасибо и при первой же возможности сбегает в лес.

На десятой встрече Маша рассказывает, что бабушка испекла печенье к новогодней встрече и Маша боится, что оно испортится. В ее внутреннем плане появляется новое движение: она хочет сохранить хорошее, защитить хорошее, а не просто спастись, защититься от возможного нападения. В игре она выбирает роль птицы Феникса, у которого огненные глаза и нет никаких внутренних органов. Поразительно, насколько сильна ее настороженность и насколько важным остается для девочки зорко следить, чтобы не было опасности. Несмотря на возникшую тенденцию сохранения хорошего объекта, расслабляться, по мнению Маши, нельзя. Это происходит, потому что у ее персонажа есть только форма, только поверхность. Маша говорит, что хочет сражаться просто так, она настаивает, что нет смысла, есть только действие. Обычно, когда говорят, что что-то не имеет смысла, за этим кроется то, что чего-то слишком много, что-то переполняет. Смысл отщепляется, выкидывается. Но если смысла нет, нет формирования связей и понимания, то в данном случае нет и органов, т.е. нет того, что сможет переваривать пищу. Тогда либо пища сразу выкидывается, либо потом эвакуируется в туалет. Ни в том, ни в другом случае невозможно насытиться. Плата за это — отсутствие органов, пустота внутри.

Следующая сессия начинает новый год и новый этап психодраматической динамики — тему дома, который принадлежит самой Маше, а не тот, что она делит с другим в качестве питомца. Такова тема работы, направленной на строительство своего «я». Маша выбрала героя Пикачу. Это шарообразное Существо, оно хочет, чтобы о нем заботились. Ему нужна помощь в удовлетворении базовых потребностей: в крове, еде, сне. Этот персонаж, как и прежние, способен атаковать врагов (электричеством, возникающим в его собственном теле), однако в отличие от статичных предыдущих персонажей, Пикачу может превратиться в новый вид покемонов, если подружится с тренером, то есть создаст эмоциональную связь со значимым объектом. Тогда он становится «храбрым и преданным покемоном». Впервые Маша говорит о трансформирующей силе эмоциональной связи личного отношения с другим человеком. Более того, именно фигура тренера — того, кто может чему-то научить. Она готова учиться. Во время игры вся энергия Маши была направлена на строительство домика. Сначала его стены без конца заваливались, но потом ей удалось создать прочное сооружение, она залезла туда и большую часть времени находилась в своем домике. Она сама смогла построить свой уютный, прочный дом, хотя при разработке роли делегировала эту функцию возможному хозяину. Кроме того, на этот раз отказ другой участницы группы от роли тренера не вызвал у Маши переживаний дезинтеграции и отвержения.

И далее на протяжении нескольких встреч игровые действия Маши вращались вокруг построения дома. Знаковой стала тринадцатая встреча. Маша выбрала роль Котенка. Она старательно строила дом и практически не выходила оттуда. Однако, когда Маша отошла за деталью в другую часть комнаты, домик развалился. Вернувшись, Маша долго всматривалась в окружающих, говоря, что его разрушили специально. Но услышав спокойные уверения, что к домику никто не подходил, она построила его заново и уютно устроилась там. Таким образом, в данной ситуации разрушение внешнего объекта не вызвало персекуторных тенденций, не переживалось как намеренное разрушение, направленное против ее личности. Для ее «я» это не стало ситуацией угрозы дезинтеграции, и Маша смогла воссоздать то, что оказалось разрушенным.

Заключение

В ходе работы психодраматической группы мы наблюдаем появление элементов депрессивной позиции: принятие состояния нехватки, смягчение контроля над объектом, принятие связей зависимости, сострадания и репарации. Происходит переход от героев Майнкрафта, погруженных в нецелевое поведение и отыгрывающих агрессию, к персонажу Скелета — твердого, жесткого, не нуждающегося в другом, а затем к ролям прирученных животных, открывающих для себя, что значит связь с другим человеком, но принадлежащих ему и живущих в его доме, и, наконец, построению собственного жилища. Постепенно наряду с шизо-параноидными элементами появляется все больше аспектов, связанных с депрессивной позицией, пусть даже этот процесс проявления депрессивной позиции остается очень хрупким.

Примечание

¹ Имя клиента изменено в целях конфиденциальности. Получено разрешение родителей на использование данного материала для публикации.

Литература

1. Айхингер, Холл 2003 – Айхингер А., Холл В. Детская психодрама в индивидуальной и семейной терапии, в детском саду и школе. М.: Генезис, 2003. 256 c.
2. Abram 1996 – Abram J. The language of Winnicott. A dictionary of Winnicott’s use of words. London: Karnac books, 1996. 378 p.
3. Athanassiou-Popesco 2006 – Athanassiou-Popesco C. Representation et mirroir. Essay psychanalytique sur la naissance de la representation et son rapport avec l’image observe dans le mirror. Paris: Edition Popesco, 2006. 142 p.
4. Athanassiou-Popesco 2015 – Athanassiou-Popesco C. L’aquisation de la troisieme dimension psychique. Paris: Edition Popesco, 2015. 228 p.

Источник: Атанассиу-Попеско К., Федунина Н.Ю., Мусаева Ф.Ц. Работа с хронической травматизацией методом детской психодрамы. Анализ случая // Вестник РГГУ. Серия «Психология. Педагогика. Образование». 2020. №4. С. 85–101. DOI: 10.28995/2073-6398-2020-4-85-101