Переживание комплексной травмы: уровень боли

Предлагаем вниманию читателей фрагмент книги А.Е. Жичкиной «кПТСР: восстанавливая связи. Что чувствует человек с комплексной травмой, и как это проявляется в отношениях и в терапии».

***

«КПТСР» — термин, описывающий последствия для человека длительной травматизации, связанной с отношениями. Этот диагноз был впервые предложен для внесения в DSM в 1994 году группой специалистов, возглавляемой исследователем посттравматического стресса, автором книги «Тело помнит все» Бесселом ван дер Колком. Однако ни в DSM-IV, ни в DSM-V он так и не появился. По словам ван дер Колка, по сей день, больше двадцати пяти лет и четыре издания спустя, руководство DSM и основанная на нем система продолжают закрывать глаза на жертв жестокого и пренебрежительного обращения в детстве.

В МКБ-11 диагноз «кПТСР» был внесен в 2019 году и определяется как «расстройство, которое может развиваться после контакта с событием или серией событий чрезвычайно угрожающего или ужасающего характера; чаще всего это длительные или повторяющиеся события, избежать которых трудно или невозможно (например, пытка, рабство, кампании геноцида, длительное насилие в семье, повторное детское сексуальное или физическое насилие)».

На практике большинством специалистов термин «кПТСР» используется как синоним травмы привязанности, ранней травмы или травмы развития и понимается расширенно: как связанный не только с физическим или сексуальным насилием, но и с таким опытом, как:

• пренебрежение и отсутствие действий, необходимых для нормального развития ребенка;
• вербальное насилие;
• пугающие, подавляющие или непредсказуемые отношения с родителями/опекунами, в том числе если они имеют зависимости или психиатрические проблемы;
• отсутствие защиты и поддержки со стороны родителей/опекунов в ситуации, связанной с социальным стрессом вне семьи.

Переживание комплексной травмы: уровень боли

Провалы в травматический опыт при кПТСР — это действительно тяжелое состояние, очень сильная душевная боль, при которой необходима помощь.

Может казаться, что, если это травма развития, — ничего особенного. В конце концов, ну что там такого в детстве может быть? О каждом втором можно сказать: «Мама не любила, а папа обижал», а ПТСР — это когда деды́ воевали.

Проблема в том, что в случае кПТСР «мама не любила» ощущается чудовищно. Если сравнивать с физическим или сексуализированным насилием во взрослом возрасте, то ужас субъективно сопоставим с «чуть не убили, опознали по босоножкам». Попадая в травматический опыт, человек может чувствовать себя, как будто его убили, а потом оживили. Как если бы он пережил вполне реальную угрозу жизни.

Это — не навсегда. При адекватно оказанной помощи происходит десенсибилизация, но не быстро. Несколько таких крайне тяжелых эпизодов неизбежны.

Комплексная травма не обязательно связана с опытом ужасающего многократного насилия или реальной угрозы жизни. Опыт комплексной травмы можно получить во внешне нормальной, среднестатистической семье, в которой ребенок сыт, одет, обут, развиваем, его не трогают пальцем и почти не повышают голос, но, например, любое его проявление, которое не вписывается в родительские ожидания, безошибочно срезается на взлете всеми взрослыми: боже, и в кого он такой? Ощущения «я очень сильно не ок» в результате этого человеку может хватить на годы терапии, и это не какая-то вопиющая нежность или избалованность, это — нормальная реакция человека на ненормальные обстоятельства развития.

К вопросу о некоторых определениях кПТСР как следствия только физической угрозы — опасность физического уничтожения не обязательно должна быть реальной. Она может быть воспринимаемой, но от этого не менее действенной. Причем ощущение физической угрозы может быть связано не только с действиями других людей, но и с их бездействием. Исследователь посттравматического стресса Стивен Порджес говорит, что безопасность — это намного больше, чем отсутствие угрозы: это присутствие контакта. Для очень маленького ребенка или детеныша животного пренебрежение связано с риском для жизни и поэтому воспринимается буквально как «наверное, я умру».

Этот уровень страха и боли часто недооценивается из-за внешне высокой функциональности. От терапевта можно услышать: «Не надо так драматизировать. Вы же сейчас ко мне дошли, значит, все не так плохо». Или: «Я верю, что клиент до меня как-то жил, а значит, он справлялся».

Эмоциональные флэшбэки приводят к резкому провалу в функциональности, в который часто сложно поверить, так как в обычной жизни человек вполне справляется. Описание ситуации может звучать как «я боюсь выйти из дома, не могу убедить себя поесть и засыпаю под утро», «я не понимаю всех фраз, которые мне говорят, потому что они слишком длинные», «я не помню, что было со мной в другом состоянии; записывать не помогает: для того, чтобы записать, сначала нужно вспомнить, что ты в принципе умеешь читать, писать и говорить». И все это — помимо ощущения, как будто тебя убили, а потом оживили.

Триггером, ведущим к эмоциональному флэшбэку, может быть все что угодно: фильм, картина, музыка, текст в интернете, не касающийся человека с кПТСР напрямую. Часто триггер — это чья-то фраза или поступок.

Тяжелые переживания человека с кПТСР часто не распознаются ни окружением, ни специалистами, потому что все существование такого человека всегда было нацелено на то, чтобы быть эффективным и справляться, а сильные негативные эмоции адаптации мешают. Люди с кПТСР учатся их скрывать и, практикуясь в этом с детства, достигают заметных успехов.

Как понять, что это кПТСР

Внешне человек может в целом вполне справляться — а может и не справляться, но есть распространенные «звоночки»:

• необъяснимый разрыв между достижениями в разных сферах;
• многолетние неудачи в психотерапии, часто с несколькими разными терапевтами;
• высказывания в духе «терапевт может меня не выдержать»;
• (часто) многократные неудачи в личных отношениях;
• «выносит» — обостренная реакция на мельчайшие, нюансные особенности отношений, часто кажется, что вообще никакого повода для такой реакции не было;
• описание некоторых своих состояний как убийственных: «как падение с десятого этажа»;
• рассогласование вербального и невербального: человек рассказывает, как ему было плохо, не меняясь в лице и голосе;
• жалобы на эмоциональные состояния, не связанные с реальным жизненным контекстом: на фоне относительного благополучия неизвестно почему становится эмоционально плохо, возникает сильная тоска, появляется ощущение потерянности, ангедонии, невнятного беспокойства, нереальности мира, притупленности чувств, восприятие своего тела как чужого и т. п.

Характернейшая особенность кПТСР — неприятные эмоциональные ощущения без какого-либо представления о том, что это и откуда взялось. Нередко кПТСР связано с довербальной травмой или травмой как условиями, которым не было альтернативы, и поэтому об опыте комплексной травмы часто нет возможности говорить как о чем-то необычном: для того, чтобы говорить, нет слов или внешней точки отсчета. Поэтому для кПТСР характерен даже не разорванный нарратив, как при ПТСР, а именно чувство «что-то мне не очень, что-то со мной не то, рвется наружу что-то через одежду и остальное». 

Опыт, который невозможно передать словами

кПТСР часто связано с тем, что травматическое событие случилась — или травматические обстоятельства начали действовать — в довербальный период. 

Поэтому мы часто не можем развернуто и понятно рассказать о том, что с нами происходит. Наши тяжелые состояния выглядят как возникающие на ровном месте: ой, что-то сплохело, ой, что-то сильно. Что было триггером? — Да черт его знает, вроде все в порядке. 

С нами происходит то, чего — как кажется — в нашем опыте не было. На самом деле, было, но это было так убийственно, что мы об этом не помним. Ну что с того, что я там был? Я был давно, я все забыл. Или это было в том возрасте, когда мы знали слишком мало слов, чтобы рассказать. Или не было того, кто выслушал бы этот рассказ. Или это было так постоянно, что мы не знаем, что бывает по-другому, и тогда о чем говорить, если не с чем сравнивать?

Поскольку эмоциональные флэшбэки очень тяжелые, это может быть страшно для того, с кем случается, и для того, кто рядом. Возникает идея срочно прекратить истерику — когда эти состояния имеют смысл и с ними можно работать.

Поэтому наши состояния часто идут мимо психотерапии, кажутся медицинской проблемой, и у многих людей с кПТСР есть психиатрические диагнозы: БАР или СДВГ. Когда у человека нет слов, чтобы говорить о том, что с ним было, врач обычно соглашается с тем, что у состояния нет внешних причин, принимая за эндогенное то, что связано со слишком давним и невербализуемым опытом. И даже если предполагать, что состояние имеет внешние причины, это часто ничего не дает: «Я не могу работать со своей депрессией в психотерапии. Я чувствую боль — и все». 

Но не бывает беспричинных эмоций. Люди могут не понимать, в чем причина тех или иных чувств, но это не значит, что ее нет. Причина может быть связана с тем самым опытом, которого как бы не было.